Мы осуществляем это обоснование, поставляя парадоксальным образом на вершину и этого соображения (9:1-5; 10:1) следующее объяснение: «Ибо и я израильтянин из племени Авраамова, из колена Вениаминова». Каким образом надежда церкви может быть понята человеком, не надеющимся на Бога? Но как кто-либо может надеяться на Бога, если он полностью не преклонился перед Богом? И как кто-либо может действительно склониться перед Богом, если не в познании: «И я - израильтянин из племени Авраама, из колена Вениамина», и я -Великий инквизитор, предатель, сопротивляющийся и непокорный, желающий под предлогом служения Богу и человеку любой ценой спасти человека перед Богом, изворотливый человек, который замечательно (10:18,19) услышал и понял, о чем идет речь, и тем не менее использует все услышанное и понятое лишь для того, чтобы скрыть от себя и от других, что речь идет о необходимости прославить Бога! Сложим оружие, кем бы мы ни были: мы есть церковь со всем относящимся к этому понятию. Мы совершаем в высшей степени спорное дело и мы несем в высшей степени сомнительную печать той или иной религиозной деятельности (даже если бы оно было нашим собственным изобретением!). Таким образом, мы - иудеи, католики, лютеране или реформаты (здесь необходимо настоятельно предостеречь против смены конфессии в ту или другую сторону!), мы стоим на различных амвонах и кафедрах или мы сидим под ними (можно в равной мере вспомнить об ошибках как «мирян», так и «богословов», как приходских священников, так и профессоров!), мы катимся по рельсам великого древнего (или если нельзя иначе: нового малого!) христианского сообщества. И вот мы полагаем, что мы знаем о трагичности и юморе всего этого бытия, поведения, несения, стояния, сидения и качения. Мы услышали, что возражает по этому поводу Кьеркегор, и признали его правоту. Мы вздыхаем ежедневно об этом «и я», о его «славе» и «силе» еще больше, чем о его позоре и слабости. Мы надеемся не забыть его проблематику, и в каждом нашем слове и шаге засвидетельствовать о ней. Но мы знаем, что это «и я» неизбежно не только по-человечески, но еще намного более неизбежно с точки зрения Бога. Божественная возможность не может быть осознана иначе, кроме как в катастрофе высшей человеческой возможности (и именно это - церковь в любой ее форме). Человек не может быть оправдан иначе, кроме как через самое радикальное «все же!» Бога (и где, если не в церкви, так ясно, что между Богом и человеком существует лишь это «все же»?). Человек может избавиться от иудаизма лишь как иудей, освободиться от фарисейства - лишь как фарисей, от богословия - только как богослов. Именно из-за своей особой нужды и вины, именно из-за того, что, по-человечески говоря, у нее нет надежды, церковь обладает этой надеждой, надеждой на Бога.