Послание к Римлянам (Барт) - страница 277

, к Бетманн-Хольвегу (Bethmann-Hollweg)^>99 или к Ленину, но скорее понимание того, что очевидная проблематика таких фигур имеет параллель в объемно раскрывающейся из своего истока более скромной проблематике жизни, что она - лишь теневое изображение абсолютно иной проблематики, перед тревожностью которой любой человек может лишь умолкнуть. Увещание невозможно там, где увещающий уже имеет в кармане набросок программы и соответствующее обвинительное заключение. Совершенно ясно выдает все свои позиции любая мнимая этика, проповедующая с высот человечества, в которой мы снова и снова слышим абсолютно недостаточный, хотя и горячо желаемый абсолютный тон, сопровождающий ее возникновение, слышим прерывающийся, сиплый, хриплый, мало импонирующий голос, который может снова и снова свидетельствовать лишь о титанизме плохого и хорошего человека и о суде, которому подлежит весь титанизм. Увещание возможно лишь там, где право человека основано на том, что он - бесправен, то есть возможно только «по милости Божьей».

«Предоставить ваши тела» - к этому я призываю вас. Мы помним, что в решающем месте (6:13,19) мы увидели: благодать как сила воскресения не оставляет нам ничего иного, кроме как быть послушными со всеми нашими «членами», «предоставить их» воздвигнутому против нас самих божественному противоречию. Тем самым существует претензия на «плоть», на «члены». Ибо сам человек, невидимый, исторический человек, которого мы только и знаем, есть именно это тело. «По милости Божьей» он сталкивается с полным взятием под сомнение и конфискацией, осуществленными новым человеком во Христе. Именно это основание и направление этической задачи, именно ее неустранимая потусторонность придает ей серьезность и силу. Перед ее лицом у человека не остается возможности отступления. Чисто внутреннее, чисто душевное, чисто мысленное послушание здесь исключено. Ибо «искренность», «душа», «мышление» перед лицом такой постановки вопроса представляют собой либо (смотря снизу) одну из высших функций «тела», что делает невозможным серьезное разграничение от «низших» функций этого тела и их пребывание в непослушании, или (смотря сверху) не что иное, как нового человека во Христе, из которого и происходит великое смятение, неизбежное для старого человека «тела». Итак, именно в перспективе благодати, «милости Божьей», которые человек не заслужил и не может заслужить, в перспективе кризиса от смерти в жизнь, который есть единственная надежда каждого человека, отношения с Богом, в которых он находится, приобретают абсолютный характер, требующий и вынуждающий его послушание, этика приобретает эсхатологическую напряженность, без которой она не есть этика. Благодать означает божественную нетерпимость, недовольство, ненасытность. Благодать означает, что Бог требует абсолютно все. Благодать - это враг любой, в том числе и самой вынужденной «промежуточной этики». Благодать - это секира у корня чистой совести, которой обыватель так хотел бы наслаждаться в своей должности, профессии и политике; человеколюбивая мягкость современного лютеранства снова и снова может дать такую чистую совесть. Нет более безумного недоразумения, чем надеяться или бояться, что благодать могла бы стать местом покоя для «теоретиков» и мистиков (6:15-16). Не существует более коварной попытки защиты (морального!) человека, по праву озабоченного своим существованием, кроме как (якобы для того, чтобы избежать этого лютеранского недоразумения) основать этику на находящихся в рамках мира понятиях цели, а не на понятии критического отрицания любых целей, на благах и идеалах - а не на прощении греха. Не существует более безрассудного правила такого настороженного, так вопиющего об этике новообращенного человека, кроме как подозрительного отношения к благодати, попытки сделать из помилования и реализации человека две раздельные функции, перейти по ту сторону благодати к так называемым «попыткам жизненного устройства». Все это в конце концов обязательно приведет к тому, чтобы «тело» вновь обрело свое собственное право. Не существует иного, действительного и действительно этического беспокойства человека, кроме беспокойства через благодать, и лишь благодаря тому, что точка зрения благодати сохраняется на всех уровнях, обеспечивается абсолютная атака на человека, которая представляет собой смысл любой этики.