Послание к Римлянам (Барт) - страница 279

Отсюда само собой вытекает, почему и насколько требуемая по милости Божьей этика должна сводиться к великому смятению человека (каждого человека!). Я призываю вас «не подчиняться образу мира сего, но его изменению». Здесь, очевидно, идет речь о смысле вторичных этических действий, обнаруживающих преломленную линию. Против чего и за что они должны демонстрировать? Все уже сказано тем, что они представляют собой фундаментальные действия принесенного в жертву, то есть не победоносного, не торжествующего, не правообладающего человека (что, однако, не препятствует тому, что они вполне могут иметь форму победы, триумфа и правоты!). «Мир», о котором здесь идет речь, есть этот мир, этот «эон», мир времени, вещей и человека, единственно известный и единственно представимый нам мир, в котором мы живем; это мир, в котором мы нераздельно едины с «плотью» (к ней, само собой разумеется, относилось бы и возможное астральное тело); это мир, в котором человек есть человек и остается им (со всеми своими возможными и мыслимыми межмировыми продолжениями). Этот мир обладает «образом», схемой, основным законом. Закон состоит в общем призыве к (тварному!) свету, к жизни, к полноте, к порождению и, таким образом, к порожденному, к творению. В стремлении к наслаждению, обладанию, успеху, знанию, силе и праву, к совершенству, которое мыслят как нечто, к чему можно стремиться и чего можно достигнуть, то есть к делу, поскольку человек должен быть гениальным (genialis означает, согласно словарю, «свадебный», а genius еще более ясно - «любимое Я»!), таинственным центром этого космоса. Возможно, мы не ошибемся, если содержательно определим «образ мира сего» как «схему эроса». Этот «образ» мира мы все носим во всех наших действиях во все дни до скончания мира. Не следует заблуждаться в отношении того, что могли бы существовать этические действия, возникшие без этого образа, возникшие нагими, то есть не «эротичными», как любовь, честность, чистота, мужество и т. п. Поскольку не существует чистого мышления как акта, то не существует и чистого желания. Поскольку любой акт мышления есть воображение, то и любой волевой акт как таковой - либидо, страсть. Но нельзя и недооценивать наше положение. Если нет никого, кто не носил бы образ этого мира, то нет и никого из носящих его, кто не был бы уже тем самым определен в первичном этическом действии жертвы. Ибо «преходит образ мира сего» (1 Кор 7:31). Цель этого всеобщего жизненного стремления есть его конец. Рождению очевидно противостоит смерть. Все сотворенное, будь то творение или дело, сотворено для времени. Если произведение или дело обращаются к нам в своей высочайшей красоте (Моцарт!), то тогда, именно тогда, к нам обращается их величайшая печаль. Кто не знает этого? Кто не знает, что наше «тело» - это «тело смерти» (7:24), и что в действительности мы не можем ничего сделать, кроме как остановить его «действие» (8:13)? Кто не помнит, что это действие заповедано, и кто, вспоминая, не был бы уже определен в этом действии? Кто не был бы экзистенциально уже принесенным в жертву? Мы просто должны сказать тому, что подавляет нас как глубочайшая проблематика и поэтому как глубочайшая истина, настолько же экзистенциальное «да», насколько экзистенциально мы притесняемы им (разве мы знаем кого-нибудь, кто не говорит здесь «да»? - Господь знает своих!), и тогда мы послушны «увещанию», тогда вторичное этическое действие начинается непосредственно с этим первичным, тогда мы «не подчиняемся образу мира сего, но его изменению». Там, где разрушается своеобразие, своеволие, собственная сила и собственное право человека, там, где он -принесенный в жертву и ничто иное (что вполне может произойти в какой-то момент высшего утверждения и развития жизни!), там он действует этически, ибо это - конец мира и воскресение мертвых. Этическая составляющая действия заключается в том, что светит в этом действии - у нас есть основания для того, чтобы выражаться «только» негативно - преодоление человека, ибо оно недвусмысленно не подчиняется образу мира сего, но его изменению. Однако не существует действия, которое само по себе не подчинялось бы образу этого мира, хотя существуют действия, которые сами в себе почти имеют характер божественного протеста против великого заблуждения. Не существует действия, которое подчинялось бы изменению этого мира, хотя существуют действия настолько прозрачные, что они почти дают возможность проявиться свету грядущего дня. Однако верно, что все действия как таковые - только (но почему мы говорим «только»?) об разы и свидетельства о действии Божьем; то, что, будучи действием Божьим, может произойти только (но почему мы говорим «только»?) в вечности и никогда не во времени. Итак, «только» вздымающаяся пыль, благодаря которой можно заметить марширующую колонну, «только» воронка, которая показывает, что здесь разорвалась граната, «только» пещера в горе, которую в конце концов можно обозначить лишь как место в горе, где больше нет горы, есть эта каждая действительная «позиция», эта каждая настолько глубокая и широкая «деятельность», и все они неотложны как доказательство духа и силы рекомендованных и желаемых «дел и фактов». Поскольку при этом обязательно возникает новая позитивность, проявляются новые точки зрения, новое правообладание, новые движущие силы (в старой мировой машине) - причем это происходит постоянно! - то и эти действия (именно так торжественно подчеркиваемая «действительность» таких действий!) полностью подчиняются образу мира сего, а не его изменению. Человек со своей торжествующей «идеей» или со своим «страданием», человек, наслаждающийся своим успехом или своей трагичностью, радостно принимающий или уныло угасающий, извлекающий выгоду или жертвующий всем, живущий или умирающий человек действует и в самых величественных «делах и фактах». Человек при всех этих возможностях в своей гениальности, в своей «свадебности», в своем «любимом Я» все еще может быть совершенно уверенным, неоспоренным и непотрясенным. Необходимо лишь просто обозначить обоснованное сомнение, возникающее и с этой стороны против возможности «свободной смерти». Все эти возможности (и чем выше они поднимаются, тем более окончателен их характер, тем более он правдоподобен!) могут быть просто возможностями Прометея. Как может серьезность и сила этики, серьезность и сила великого смятения заключаться в «делах и фактах»? Однако существуют действия, из которых сияет жертва, принесенный в жертву человек и поэтому не человек в какой-то новой позитивной или негативной человечности, но своеобразие, своеволие, собственная сила, собственное право Бога - Бога Господа. И этот свет мешает человеку, идеальному человеку по схеме Людендорф - Ленин и идеальному человеку по схеме Фоэрстер (Foerster)