Послание к Римлянам (Барт) - страница 280

- Рагац, ибо это атака на человека вообще, на этого человека в этом мире, на гения (и кто не гениален?), атака, которой мы все так опасаемся, ибо все мы так страстно ожидаем ее; ведь все мы, конечно, знаем, что с нами не может случиться ничего лучшего, кроме как окончательно быть избавленными от нашей гениальности. Это провозглашаемый кризис от смерти к жизни. И еще раз: где он не происходит? Кто, возвещая это «увещание», не может рассчитывать на одобрительное слушание? Кто здесь как противник находится на другой стороне? Здесь все атакующие, ибо все атакованные. Здесь все становятся правыми, ибо все - не правы. Вообще немыслима какая-то более сильная атака на оплот дьявола, чем проведенная здесь; однако во время этой атаки могут с грохотом пасть и некоторые мнимые оплоты Бога. Происходящее здесь «не подчиняется образу мира сего, но его изменению».

Что же мы можем сделать для того, чтобы в наших действиях светила жертва, преодоление человека и поэтому слава Божья? Чтобы они были не пустой оболочкой, но спелыми, наливными плодами? К чему можно увещать, приглашать, призывать человека в этом направлении? К тому (и мы уже сказали это), чтобы произнести «да» проблематике его бытия, которая есть его истина. Его можно призывать к первичному этическому действию, его - но прежде всего самого себя - можно призывать к покаянию. Это первичное действие, к которому должно присоединиться все вторичное, из которого последнее получает свою силу света, есть «обновление вашего мышления, чтобы познать, что есть воля Божья, доброе, благоугодное и совершенное». Итак, все же снова мышление? Да, мышление! Первичное этическое действие представляет собой совершенно определенное мышление. Покаяние означает переосмысление. Ключевая позиция этической проблемы, то место, где происходит поворот, указывающий на новое действие, есть это переосмысление. Мы повторяем: и мышление происходит в сфере относительности, и оно никогда само по себе не есть праведность, действительная перед Богом; то, что Бог думает в нас, представляет собой грандиозную иллюзию романтических философов - нет, мышление может образовывать только вершину демонстрации к славе Божьей, в нем не присутствует творческая сила, esse в nosse есть слово и дело только Бога: человека нельзя призывать к этому участию в чистом мышлении. Однако существует акт мышления, обладающий обетованием, акт мышления, который, конечно, не как таковой, но как прекращение себя самого и любого акта идентичен этому «надлежащему богопочитанию», этому раз и навсегда склоненному почитанию Бога, к которому (если оно совершается и тем самым прекращает себя как акт) присоединяется само по себе «понимание того, что есть воля Божья», мудрость выбора момента, правильный «путь». Человек может помыслить мысль о благодати, воскресении, прощении, вечности. Это мышление совпадает с утверждением глубочайшей проблематики нашего временного бытия. Если мы познаем в вопросе о его смысле окончательный, последний смысл нашего временного бытия, то мы в глубочайшем потрясении мыслим мысль «вечность». Поэтому глубочайшая проблематика нашего бытия одновременно есть и его глубочайшая истина. Мышление этой мысли - это обновленное мышление, это переосмысление, это покаяние. Мы знаем, что оно, поскольку оно многообещающее, поскольку как акт мышления оно уничтожает само себя, поскольку оно причастно чистому мышлению самого Бога, поскольку оно - «живая, святая, богоугодная», то есть принятая жертва, никогда не происходит во времени, но мы также знаем, что оно «происходит», ибо оно есть кризис в мышлении всех других мыслей. Поэтому, взирая на творение и дело Божье, о котором «свидетельствуют осуждающие или извиняющие друг друга мысли» (2:15), ко всему этому можно призывать человека. Можно и нужно приглашать и настойчиво просить его совершать покаяние. Можно просить его не избегать этого известного только ему кризиса всех его мыслей, но осмыслить его, услышать Слово Божье, дать пространство делу Божьему. И этого достаточно. Достаточно благодати, в том числе и для этики! Достаточно: как возвращение в изначальное состояние, указывающее на новое действие, прежде всего на эти возможности действия, которые уже сами по себе обладают характером божественного протеста против великой ошибки и в высшей степени -прозрачностью для света грядущего дня. Достаточно потрясти человека в его проклятой уверенности и привести его к своей блаженной определенности новым человеком во Христе. Достаточно пробудить его от сна праведного и принести его в жертву. Достаточно, чтобы мимо него не прошло «доброе, благоугодное, совершенное»: то действие, которое принимает божественную оценку и из которого сияет преодоление человека и слава Божья. Дешевые и обоснованные возражения антиинтеллектуализма не относятся к этому мышлению. Ибо в осмыслении мысли «вечность» уничтожена и возможность быть праведным через осмысление какой бы то ни было мысли. Не имеет смысла с волнением говорить об интеллектуалистских дурных манерах, ибо мы все до единого грешники и в этом отношении. Этика должна напомнить себе через логос, как и логос через этику, об источнике, о проблеме экзистенциальности ее действий. Именно поэтому необходимо, взирая на реальную жизнь, слышать и возвещать Слово Божье. Именно поэтому необходимо, осмысливая вопрос «что нам делать?», вести кажущийся бесполезным разговор о Боге. Именно поэтому перед лицом мира, исполненного насущными практическими задачами, перед лицом «несчастного случая на улице», перед лицом ежедневной газеты - Послание к Римлянам, «паулинизм». Если бы «дела и факты» могли «сделать» нечто, то все наши рассуждения «действительно» не были бы нужны (как и полагают слишком поспешные мыслители). Однако, как мы увидели, ничего «не сделано». Именно поэтому призыв к обновлению мышления, к переосмыслению, к покаянию - это призыв, которому можно быть послушным, и в этом послушании можно что-то сделать. При этом мы еще раз констатируем, ограничивая, нет, подчеркивая, что последнее слово необходимого здесь научения произносится самим Богом, только Богом. Он - это великое смятение догматики и этики.