утешение, находящиеся в Писании, получили надежду.) Бог же терпения и утешения да даст вам единомыслие, взирая на Христа Иисуса, чтобы вы единодушно едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа.
Мы - «сильные>». То, что делает нас «сильными», неослабно происходит из того кризиса, который снова и снова обрушивается на наше бытие в качестве «сильных>. Мы не желаем никакого иного пути, кроме узкого пути между двумя пропастями, никакого иного перехода, кроме того, при котором нога может покоиться только на мгновение, никакой другой остановки, кроме остановки в Боге. Но кризис существует. Все, что в нашей вере есть самоутверждение, чувство свободы, достижение, правообладание, претензия, в любом случае не есть наша сила. Если наша «свободная> попытка жизненного устройства тайно имеет эту цель, то нам следовало бы лучше перейти в лагерь ригористов, «слабых>; ибо именно об этих вещах у них идет речь. Но что же нам тогда остается? Очевидно, ничего! Мы можем лишь осознать, что мы как знающие, как превосходящие, как свободные так же слабы; мы можем лишь встать с ними в один ряд. И чем больше мы сможем оставить это презрение, эту нашу дифференциацию, это желание предводительствовать, тем лучше! Мы «должны носить слабости бессильных>. Лишь видимо, лишь со снисходительным притворством? Лишь для того, чтобы снова тайно радоваться нашей силе и свободе? Нет, это не означает носить. В Новом Завете не разыгрывается театральная постановка. Об этом ношении здесь говорится абсолютно экзистенциально: действительно быть слабыми вместе со «слабыми>; ведь они же слабы не всерьез, их слабость существует именно в их кажущемся развитии силы. Мы же должны носить то, что они не могут или не желают носить: всю тяжесть беспокойства, которое Бог уготовляет человеку. Мы должны знать то, что человек не может избавиться от этого беспокойства ни через ригоризм, ни через свободу совести, ни через католицизм, ни через протестантизм, ни через аскезу и реформы, ни через «веру в возможность есть все>, мы должны знать, что человеку в его окончательном бедствии закрыт любой путь, кроме одной двери, которую открывает Бог. «Слабым> также необходимо указать на то, что существуют «носящие>, «священнические>, знающие люди. И именно это, а не «жизнь для своего удовольствия>, должно быть нашей свободной попыткой жизненного устройства. Мы проиграли битву, если мы этого желаем! Только, ради Бога, никакого «протестантского неистовства>, никакой «борьбы против Рима»! Наша сила - это ношение, во время которого мы сами вообще не проявляемся, мы лишь присутствуем при этом как осмысливающие и разумеющие. Именно неудобность, непригодность паулинизма, именно чуждость миру, непрактичность, непопулярность протестантизма - это их лучшая часть. В тот момент, когда они желают быть величиной, фактором, желают играть роль, они уничтожают сами себя. Кризис протестантизма происходит лишь из того, что он не отваживается на самом внешнем краю культуры, общества, мировоззрений и религий быть скромным (а в действительности - решающим!) вопросительным и восклицательным знаком, происходит лишь из того, что он желает быть чем-то и конкурировать с римскими «едоками овощей». «Каждый из нас должен жить для угождения ближнему, взирая на благо, к созиданию». Это та жертва, тот отказ, тот выход в пустыню, который требуется именно от «сильного». Он видит ближнего. Мы помним, что ближний - это Единый в каждом. Здесь прекращается любая конкуренция, любые отличительные свойства попыток жизненного устройства. «Сильный», поскольку он сильный, не противостоит никому и находится за пределами всего. Он не спешит вперед, он ждет. Он не отдыхает, он бодрствует. Он не критикует (для этого он слишком критичен), он надеется. Он не воспитывает, он молится, или он воспитывает через свою молитву. Он не выступает вперед, он отступает назад. Он нигде, ибо он повсюду.