Послание к Римлянам (Барт) - страница 52

Ст. 14-16. Но если ныне язычники, не имеющие закона, в своем естественном состоянии совершают то, что требует закон, то они, не имея закона, сами себе закон. Они представляют требуемые законом дела: написанные в их сердцах (о чем свидетельствуют их совесть, их осуждающие и оправдывающие друг друга мысли), в тот день, когда Бог судит скрытое человеческое (согласно моему благовествованию) через Иисуса Христа.

Очень возмутительный, странный, непонятный вывод из размышлений, появляющихся, когда Бог рассматривается в качестве судьи: люди, не имеющие откровения, предстоят пред Богом так же, как и имеющие откровение, спящие как бодрствующие, неверующие как верующие, неправедники как праведники! Этот удивительный факт, это противоречие в самом себе должно быть явлено человеческой праведности.

«Язычники, не имеющие закона, совершают то, что требует закон». « Закон» - это данное Богом, именно данное, раз и навсегда завершенное откровение, след, оставленный божественным откровением во времени, в истории, в жизни человека, священный шлак произошедшего чуда, выгоревший кратер божественного слова, серьезное напоминание о благочестивом и смиренном положении, в котором оказываются некоторые люди, пустой канал, в котором в иное время и при иных обстоятельствах для иных людей текла живая вода веры, разумного видения, канал, созданный определениями, воззрениями и заповедями, напоминающими об этой позиции неких иных людей и призывающими к ее сохранению. Люди, «имеющие закон», живут у этого канала. У них есть след истинного, неведомого Бога: либо в форме традиционной или принятой религии, либо в форме собственного прежнего переживания. Тем или иным образом у них есть указание на Бога, на кризис нашего бытия, на новый мир, являющийся границей нашего мира. Именно из-за этого указания след откровения для них все еще категоричен, и они стараются категорично сохранить его для себя. У «язычников, не имеющих закона», нет этого указания. Их личная жизнь и исторический опыт не имеют следа откровения, и поэтому им неизвестно стремление сохранить этот след. Их можно назвать спящими, если в их положении ничто не свидетельствует об их обеспокоенности собственным или чужим напоминанием того, чего мы не знаем. Их можно назвать неверующими, если в них не видно изумления, благоговения перед тем, что находится над ними, если в них нет преломленности. Их можно назвать неправедными, если они не задумываясь принимают мировой порядок вещей и безудержно участвуют в нем. В действительности их никоим образом нельзя назвать живущими у пустого канала откровения. Но может произойти так, что не имеющие закона язычники «совершают то, что требует закон». Ввиду того, что Бог есть судья, исполнение закона - это нечто иное, чем обладание законом и слушание закона (2:13). «Исполнять закон» означает: происходит откровение, говорит Бог, благочестие и смирение являются само собой разумеющимися, так как человек предстоит перед Богом. Тогда существует праведность, действительная перед Богом. Но откровение -от Бога. Его нельзя вынудить во что бы то ни стало следовать по пустому каналу. Оно может течь по нему, но может и создать новое русло реки. Оно не связано следами, оставленными им ранее и в других местах. Оно свободно. И поэтому будет ошибкой безоговорочно называть «язычников» спящими, неверующими и неправедными. Они также могут быть богобоязненными, богоизбранными - не будучи познанными остальными в этом качестве. Вера сама по себе и как таковая всегда окутана непознаваемостью. Среди «язычников» существует беспокойство, потрясение и благочестие, которые, однако, не видимы и не поняты живущим у канала. Однако Бог видит и понимает их. Праведность Божья открылась им издавна, хотя праведность человеческая все еще недоверчиво взирает на них со стороны. «В своем естественном состоянии» они исполняют закон; в своей светлой сотворенности и связи с миром, в простой, нетребовательной целесообразности своих действий они познаны Богом и познают Его, они не обделены пониманием бренности всего человеческого, видением серебристой грани спасения и прощения, ограничивающей темное облако нашего бытия, уважением «нет», отделяющего творение от Творца, и «да», которое делает их творениями Творца. Их жизнь, конечно, тоже всего лишь образ, но, возможно, настолько совершенный образ, что тем самым она уже оправдана. В лежащем во зле мире, определенно и, вероятно, уже так разложившемся, распавшемся, подточенном мире милость Божья проявляется яснее и достовернее, чем в некоторых местах, где «Царство Божье» процветает. Возможно, это окончательный и худший скептицизм, полная недоступность для всего «высшего», абсолютная неспособность получить впечатление от чего-либо еще; но, возможно, именно поэтому и в этом действительная преломленность, ощущение самого Бога. Возможно, это придирчивая нервозность, все критикующий протест и внутренний разлад; но именно поэтому и в этом указание на мир Божий, превышающий всякий разум. Чего же требует закон? О чем закон хочет напомнить имеющим его? Именно о том, что часто так особенно странно представлено нам в детях мира. Должны ли они действительно «исполнять закон»? Должны ли они пребывать у текущего источника? Почему бы и нет? Кто захочет воздвигнуть преграду «богатству благ Божьих» (2:4), если человек действительно знает о них, если человек понял абсолютную незаслуженность, непостижимость, невыводимость откровения?