Суть была, конечно, не в том, кто из них кому как ответит. Ответ — это слова. Самое главное, надо полагать, — любовь. Если она у них сохранилась. Если она у них была.
Но я все же ждал, я хотел, чтоб мой друг ответил Инессе. Мне это было важно. Молчание, конечно, тоже было ответом: не хотел он, видно, говорить с Инессой ни о сердце, ни о смелости, а если б заговорил начистоту, если б осмелился заговорить начистоту, это была бы речь. Речь едкая, запальчивая, не пощадил бы в ней ни Инессу, ни самого себя. Но Юрий уже давненько, пожалуй, со студенческих времен, речей таких не произносил. Губы у него подрагивали и слегка кривились, в прищуренных глазах таился немалый заряд энергии — мог и речью громовой разразиться. Ну-у-ка. Напра-асно. Раньше силовые заряды тратились на дело, на жизнь, а теперь, похоже, на тормоза. Без добротных тормозов не умолчать бы ему сейчас.
Я уже видел подобные эволюции, видел не однажды, а до корней их докопаться не мог. Может быть, поэтому и смотрел на Юрия с тоскливым любопытством. Не без тревоги следила за ним Инесса.
— Слова, слова… — произнес он хриповатым голосом. — Что в них толку? Слова — одно, жизнь — другое.
— Это точно! — шумно поддержала его Инесса, смягчая свои слова о смелости и о сердце. Глянув одним глазом на меня, добавила с хитроватой усмешкой. — Про себя сказал. Это его каждодневный принцип. Не припоминаю случая, чтоб Юра сдержал свое слово.
Юрий улыбнулся. Свою необязательность он, видимо, не считал большим грехом, а Инесса, зная это, подыграла ему. Одно, пожалуй, Юрию невдомек: эта его улыбка свела на нет всю тираду о слове и жизни. А впрочем, всерьез ли была эта тирада? Не очередные ли словеса?
Интерес мой и к Юрию и к Инессе слабел с каждой минутой. Без особой надобности был им, конечно, и я. Ну, учились вместе, ну, дружили… Это когда все происходило? В какую эру? Дороги давно разошлись, не знаешь даже, о чем говорить…
Инесса вдруг уставилась на Юрия. Спокойная улыбка обозначилась на ее лице и придала ему таинственную мудрую мягкость.
— А ведь ты, Юрочка, не любишь меня, — сказала она тихо, как бы между прочим. — И не любил никогда. — В тихом голосе и в прямом, готовом ко всему взгляде пряталась такая безысходная тоска, что Юрий вздрогнул и отвел глаза. — Угадала?
— О таких вещах на публике не говорят, — буркнул он недовольно.
— Это ты Федора, что ли, за публику принял? Молчи-ишь? Да Федор, если хочешь знать, ближе к нам, чем мы сами, он — наша совесть.
Мне было неловко, я подыскивал слова, чтоб обратить ее пыл в шутку, однако остановил ее Юрий и то ненадолго. Он высказал сомнение: была ли к нему любовь у нее, у Инессы? Это ее оскорбило, но она старалась не подать виду.