Свернуть в сторону «юнкерс» все же успел, но маневр был уже напрасен, гибель настигла его до того. Самолет разом вспыхнул черно-красным огнем и, круто завалившись на одно крыло, показав на момент свое брюхо, тяжело рухнул в Неву.
После боя они жадно курили и молчали. О том, что каждый из них пережил, не подобало говорить тогда. Это должно было хранить в памяти долгие годы, подобно тому, как долгие годы в подвалах выдерживают вино, чтобы потом оно себя обнаружило во всей своей силе.
…Всех друзей — и здравствующих и тех, кто сложил голову, — всех они вспомнили. Их, друзей, было немало.
…На крейсере за их столом в кают-компании сидел лейтенант Дмитрий Голубев, редкой души человек, к тому же еще весельчак. Даже во сне его не покидала улыбка. Его шутки летели с поста на пост, из кубрика в кубрик, а следом за ними, как свежесть после июльского дождя, надолго устанавливалась бодрость.
Митя Голубев и погиб из-за своего золотого сердца. Погиб на чужой земле, когда в дверь уже стучалась победа. Он шел с двумя матросами по набережной чужого города, только что занятого советскими войсками, и разглядел в мутных балтийских волнах недалеко от берега тонувшего человека. Он тут же бросился в море — раздумывать было некогда — и скорыми саженками поплыл на помощь. Пуля настигла его в минуту, когда он вытолкнул на берег перепуганного немецкого мальчугана. Митя упал в воду и больше не встал. Ни один дикарь не поднял бы руку на человека, спасавшего жизнь ребенка. Но тут стрелял фашист…
Потом они вспомнили блокаду, не могли не вспомнить. Тяжело было в те дни, а вспоминалось без труда, охотно. Вернее, это Жичину вспоминалось охотно. Неверов же только поглядывал на него да слушал. На память приходили бомбежки, артиллерийские обстрелы, страх и радость победы над страхом. Это были мгновения, минуты, иногда часы. И все же это были эпизоды. Одно лихо длилось целую зиму — голод.
В сравнении с цивильным людом моряки жили сносно: на корабле было тепло, была вода, табак, хлеба выдавали по триста граммов на день. Правда, хлеб этот лишь назывался хлебом. Муки в него клали ровно столько, сколько требовалось фиолетово-зеленой массе древесной коры и гнилой картошки придать форму каравая. Но и такой хлеб был великой радостью.
Однажды в зимние сумерки, во время командирской учебы, друзья-лейтенанты усердно делали вид, что поглощены занятиями, а мысли их оставались в райкоме комсомола, где они пробыли целое утро и вернулись на корабль лишь к началу учебы. Перед ними неотвязно стояли два изможденных малыша, оба лет четырех-пяти, которых привела девушка-воспитательница. Детсад собирались эвакуировать, как только спадут морозы, но ребятишки нуждались в поддержке сейчас, иначе эвакуация могла не потребоваться.