Едва в занятиях выдалась пауза, лейтенант Голубев попросил разрешения сказать несколько слов. Детям надо было помочь во что бы то ни стало, и выход он видел единственный: передать им часть пайка из командирской кают-компании. Он так сказал: двухсот граммов хлеба ему хватит, чтобы поддержать в себе силы, необходимые для исполнения боевых обязанностей. С ним первым согласился лейтенант Неверов, хотя в райкоме он не был и изможденных детей не видел. Жичин тоже высказался за самую быструю подмогу детям. Потом и остальные командиры присоединили свою готовность помочь ребятишкам. На другой день малышам в детсаде стало полегче, а корабельным командирам, как и следовало ожидать, заметно потуже.
Им подавали на стол четыре ломтика хлеба — по одному на человека. Иногда вестовой ошибался и разрезал хлеб на пять, а то и на шесть ломтиков: сказывалась довоенная привычка резать потоньше, поизящней. Лучше бы, конечно, он этого не делал. К прорве жгучих проблем его оплошность прибавляла еще одну: кому брать лишний ломтик? Сытому человеку этой проблемы не понять. Но они-то знали, чем мог обернуться крошечный ломтик, допусти любой из них хоть малейшую несправедливость. Они непременно ее допустили бы, если б хоть раз позволили себе прикоснуться к этому злосчастному ломтику. Они никогда об этом не говорили, но всякий раз по молчаливому согласию оставляли его нетронутым, хотя любой из них готов был проглотить не одну дюжину таких ломтиков. Сейчас, четверть века спустя, было приятно вспомнить об этом: все-таки они были молодцы.
Неверов слушал молча. Что ж, эпопея не из легких, можно понять. Жичин до сих пор не мог без гнева смотреть на шалопаев, которым ничего не стоит выбросить не ломтик — каравай.
— Да, — медленно выдохнул Неверов. — Эпопея. — Он скосил глаза на кухню, где стучала тарелками Раиса, побарабанил пальцами по столу. — Есть что вспомнить. Чести офицерской не уронили. А со мной, представь себе, случился тогда казус… Сам не ожидал, да вот случилось…
И Неверов рассказал, как однажды, продрогший на вахте, он пришел в кают-компанию, сел за стол — друзей за столом еще не было, — и не заметил, как проглотил этот злосчастный ломтик. Потом пришли они. Всем подали какую-то похлебку. С похлебкой, глядя на них, он отправил в рот еще ломтик. Когда съел — спохватился.
— Надо бы тогда же и сказать, а я… Не будь тебя, может, и сказал бы. Да пуще огня насмешек твоих боялся. В училище куда ни шло, а тут — офицер русского флота. Казус, а четверть века из головы не выходит.
Глубокие морщинки прорезали лоб Неверова.