В открытые монастырские ворота вползал небольшой обоз. На кухню везли съестные припасы и сухие березовые дрова. Мужики из ближней деревни засыпали лужи на тропке вдоль дубовой крепостной стены. На паперти собора — единственного каменного строения — надрывно вскрикивали кликуши и юродивые. Монастырь жил своей повседневной, будничной жизнью, и всем было невдомек, что сейчас какой-то приезжий собирается начать новую страницу в летописи обители.
Еще по склонам холма бежали бойкие ручьи, а мужики, согнанные из монастырских деревень, уже начали рыть канавы под фундамент будущего здания. Наблюдать за работой Ермолин упросил монаха Амвросия.
По годам монах был лет на пятнадцать-восемнадцать моложе Ермолина. Но эта разница в летах не мешала Василию Дмитриевичу относиться к нему, как к другу, как к равному.
Родилось это уважение лет десять назад, когда Василий Дмитриевич впервые увидал небольшую иконку, резанную из твердого самшита, в окладе из тончайших золотых нитей, закрученных в сложном узоре. Взглянув на нее, Ермолин сразу же отметил великое мастерство и хороший вкус незнакомого художника. Ему назвали имя мастера: монах Амвросий из Троицкой обители. А когда много лет спустя знакомство состоялось и пришли частые встречи с долгими ночными разговорами, имя Амвросия, как талантливого резчика и ювелира, уже хорошо было известно и в Москве и в Твери.
Слава не вскружила голову монаху-художнику, и он по-прежнему большей частью молча выслушивал Ермолина. Лишь иногда, при разговоре о библиотеке Василия Дмитриевича, Амвросий тихим голосом упрекал его:
— Помни, Василий, единая вера сильнее всего на свете. Человек без веры что воин без щита, Потому к князь без православной церкви бессилен в делах своих. Власть духовная пуще власти светской. Не забывай сие никогда…
Сейчас же, пока Василий Дмитриевич съездит во Владимир и наладит там работу, Амвросий обещал присмотреть за тем, как кладут фундамент.
Из Владимира Василий Дмитриевич вернулся осунувшимся и почерневшим. Только ввалившиеся глаза блестели радостно. Все получалось как нельзя лучше.
Теперь он был полон уже хорошо знакомым ощущением жажды деятельности, когда не хватает суток, когда хочется всюду успеть, все проверить. В такие дни на Василия Дмитриевича находили приступы раздражительности. Рассердившись на медлительность других, он хватал инструмент и сам начинал копать, месить, класть камни в стену.
Чуть ли не каждую неделю требовал он от монастырских властей присылки из деревень все новых и новых мужиков: Ермолину казалось, что люди работают слишком медленно.