Л.Н. был, однако, еще не раздет. Я, Сергей Львович (или Бирюков) и Душан раздели его: мы с Сергеем Львовичем (или Бирюковым – даже не заметил) поддерживали Льва Николаевича, а Душан заботливо, осторожно, с нежными уговариваниями, хотя больной все время находился в бессознательном состоянии, снимал с него платье…
Наконец его покойно уложили.
– Общество… общество насчет трех… общество насчет трех…
Л.Н. бредил.
– Записать, – попросил он.
Бирюков подал ему карандаш и блокнот. Толстой накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его по-прежнему было мрачно.
– Надо прочитать, – сказал он и несколько раз повторил: – Разумность… разумность… разумность…
Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума.
– Левочка, перестань, милый, ну, что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, – просила больного Софья Андреевна, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Л.Н. молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку…
Потом… потом начались один за другим странные припадки судорог, от которых всё тело человека, беспомощно лежавшего в постели, билось и трепетало. Выкидывало с силой ноги. С трудом можно было удержать их. Душан обнимал Льва Николаевича за плечи, я и Бирюков растирали ноги. Всех припадков было пять. Особенной силой отличался четвертый, когда тело перекинулось почти совсем поперек кровати, голова скатилась с подушки, ноги свесились по другую сторону. Софья Андреевна кинулась на колени, обняла эти ноги, припала к ним головой и долго оставалась в таком положении, пока мы не уложили вновь Л.Н. как следует на кровати.
Вообще Софья Андреевна производила страшно жалкое впечатление. Она поднимала кверху глаза, торопливо крестилась мелкими крестами и шептала: «Господи! Только бы не на этот раз, только бы не на этот раз!..» И она делала это не перед другими: случайно войдя в «ремингтонную», я застал ее за этой же молитвой.
Александре Львовне, вызванной мною запиской, она говорила:
– Я больше тебя страдаю: ты теряешь отца, а я теряю мужа, в смерти которого я виновата!..
Александра Львовна внешне казалась спокойной и только говорила, что у нее страшно бьется сердце. Бледные тонкие губы ее были решительно сжаты.
После пятого припадка Л.Н. успокоился, но все-таки бредил.
– Четыре, шестьдесят, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, семьдесят… – считал он.
Поздно вечером он пришел в сознание.
– Как вы сюда попали? – обратился он к Душану и удивился, узнав, что болен.
– Ставили клистир? Ничего не помню. Теперь я постараюсь заснуть.