Душан говорил, что это бывает с Л.Н., что он иногда стонет и вскрикивает по ночам (я этого не знал), но что сегодня, раз он болен, «другое дело» и я хорошо сделал, что вошел к нему.
Наутро Л.Н. проснулся не совсем здоровым. По мнению Душана, давала знать себя печень. Он вышел утром ненадолго в халате, предлагал мне денег на расходы, но я отказался, сказав, что у меня есть. Часов в одиннадцать, осведомившись, скоро ли я пишу, и получив утвердительный ответ, продиктовал мне предисловие к статье Буланже о буддизме и просил потом исправить шероховатости слога.
Усевшись за разборку корреспонденции, я полюбопытствовал, между прочим, какие письма Л.Н. оставляет без ответа; оказалось, что в большинстве случаев – все, написанные высокопарно, патетически, с необыкновенными излияниями, одним словом, внушающие подозрение в искренности авторов.
День прошел в работе. За обедом Л.Н. был очень бодр и весел.
– Ужасно противно, когда старики чавкают губами, – говорил он, разжевывая кушанье, – вот так, как я. Я думаю, как противно на меня смотреть!
– Старик вообще противен, – заметил Сухотин.
– Нет, не согласен! – засмеялся Л.Н.
– Ну, по крайней мере я себе противен, – продолжал Михаил Сергеевич.
– Хорошо, что вы старик, – возразил Толстой, – а я не старик!..
– Дедушка, – лепетала внучка Л.Н., известная Татьяна Татьяновна, сидевшая с ним рядом, – ты видел мою косичку?
И она повертывала к дедушке косичку.
– Что, картинку?
– Косичку!
– Косичку? Ах, какая!.. Да, маленькая, меньше, чем у дьячка…
Сладкое дедушка опять ел из одной тарелки с внучкой.
– Это и приятно, – поучал он ее, – и полезно: мыть нужно не две, а только одну тарелку. – И добавлял: – Когда-нибудь, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, Татьяна Михайловна будет говорить: «Вы помните, давно был Толстой? Так я с ним обедала из одной тарелки».
Л.Н. рассказывал о сне, который видел в ночь на сегодня. Ему снилось, что он взял где-то железный кол и куда-то с ним отправился. И вот, видит, за ним крадется человек и наговаривает окружающим: «Смотрите, Толстой идет! Сколько он вреда всем принес, еретик!» Тогда Л.Н. обернулся и железным колом убил этого человека. Но он через минуту же, по-видимому, воскрес, потому что шевелил губами и говорил что-то.
Были за обедом разговоры и более серьезные. Особенно много говорили о конституциях в разных странах и об их призрачном благе.
Вечером дорогой дедушка пришел, сел рядом со мной на диван у моего стола и читал мне, чтобы я после мог лучше разобрать, черновые некоторых своих кратких ответов на письма. Сидел совсем, как говорится, рядышком, и я посматривал сбоку на его пушистую и чистую седую бороду, освещенную лампой, и серьезное лицо. Кто-то сказал, что у каждого человека есть свой специфический запах. Как это ни смешно, по-моему, Толстой пахнет каким-то церковным, очень строгим запахом: кипарисом, ризами, просфорой…