Пеон задумчиво отмалчивался.
— Справишься или нет — я даже не спрашиваю. Во-первых, надо справиться. А во-вторых, чего там сложного может быть, в вывеске-то? Людей портретировать ты умеешь, а уж драконов, как говорится, рисовать даже проще, чем собак.
— Вообще-то, так про демонов говорят, — поправил Пеон, — потому что их, в отличие от собак, никто своими глазами не видел.
— Живых драконов здесь тоже никто никогда не видел, я тебя уверяю.
— Да дракон-то меня как раз вообще не беспокоит. В отличие от сэра Дубины. Понимаешь, Молот Справедливости — он ведь персонаж не реальный, как дракон, и не виртуальный, как демон, а легендарный, да к тому же канонический. Это значит, что изображать его следует не как боги на душу положат, а как положено.
— И в чём проблема-то?
— Сейчас объясню. Существует целых три несовместимых стандарта. На востоке принято изображать Молота Справедливости в облике стройного чернобородого юноши с огнём праведного гнева в очах. На западе — вступившим в пору зрелости мужчиной могучего телосложения, светловолосым, гладко выбритым, с печатью скорби на челе. И, наконец, Комитет по стандартизации и канонизации при имской Академии искусств постановил: во имя всеобщего покоя и согласия впредь изображать Молота Справедливости в полном доспехе и в шлеме с опущенным забралом. А проблема в том, что мы — на севере. И что здесь считается правильным — я не знаю. А спрашивать неудобно, ведь мы же профессионалы…
— Переговоры предоставь мне, — попытался успокоить напарника Ястреб, но Пеона, оседлавшего излюбленную тему, было уже непросто остановить:
— Единственное, что объединяет все три стандарта, — Молот Справедливости неизменно изображается с мечом в руках. Не с молотом, что было бы логично. И не с копьём — хотя для схватки с драконом копьё подходит гораздо лучше. А именно с мечом. Что, между прочим, довольно странно: если сэр Дубина так дорожил своим оружием, почему не удосужился дать ему какое-нибудь славное имя… хотя, возможно, оно нам просто неизвестно. Как, кстати, и имя его верного оруженосца. Жаль, конечно. Но ещё печальнее, что не сохранилось ни одного прижизненного портрета, ни единого достоверного описания… А ведь так интересно было бы узнать, как он выглядел на самом деле!
— Как козёл он выглядел, — с неожиданной злобой отозвался Ястреб. — Только пасть жабья безгубая, от уха до уха, да глазёнки свинячьи, а в остальном — натуральный вонючий козёл. Сам-то себя считал неотразимым красавцем, приставал подряд ко всем девчонкам. За что и получал от всех подряд — и от самих девчонок, и от их парней, и братьев. А однажды сговорились и отметелили его так, что, думали — всё, не оклемается… Но ничего, отлежался, только шрам остался на лбу. Такая вот печать скорби. Вот с тех самых пор он и начал заговариваться об иной, высшей участи…