Задрала колени и обернула полотенце вокруг оголённых плеч, и через её тело дохнула дрожь, и таращилась на страницу, пока не схватила карандаш, чтобы тяжело провести по его неподвижными жилистым рукам, твёрдым неровным чертам лица, прохладному незаинтересованному спокойствию глаз и после едва ли секундной паузы взялась с карандашом за его руки, разобщённые, в ржавых пятнах, обветшавшие черты лица приглушены и стёрты, как у коллектора, с кем его можно перепутать, горькая утрата в глазах где кроется, кроется… Полотенце кучей отправилось на пол, и она выпрямилась голой, широко расставленные ноги задеты ножницами, которыми смертоносно орудовали на экране, когда она зарылась за потрёпанной книгой без обложки, даже без первых двадцати с лишним страниц, так что открылась книга сразу на той строчке, что она искала, карандаш опустился на кроется, ощущение, что он по-прежнему составляет частичку всего того, чем мог бы быть.[91]
Её нервное утреннее приветствие осталось в зеркале ванной без ответа: стекло целиком запотело, и она по куче коричневых носков, по влажному полотенцу перебралась к ванне, вернулась по коридору к зеркалу над бюро, чтобы обменяться взглядом, сменившимся с мрачного на критический, когда глаза встретились с глазами и опустились на груди, на открытый ящик, вхолостую предлагавший свитеры, блузки, хватала вещи не глядя, наконец привлеченная на лестницу и вниз запахом подгоревшего тоста.
— Лиз?
— Вчера ты приехал так поздно я не…
— Слушай поверить не могу… Он сидел за кухонным столом в шортах и чёрных носках, развернув газету в синей дымке от тостера. — Звонок из Монтего-Бей, тридцать девять минут. Пятьдесят один доллар и восемьдесят пять центов.
— Ой. Ой это, должно быть Эди…
— Слушай сам знаю что должно быть Эди. Просто хотелось бы знать, почему она звонила за наш счёт. Просто хотелось бы знать какого дьявола ты приняла звонок за наш счёт из Монтего-Бей.
— Ну я просто не поняла Пол оператор сказала звонит Эди и я просто, мне так хотелось с ней поговорить…
— Хочет прожечь два миллиона долларов покойной тётушки и звонит за наш счёт?
— Ну она, не знаю может у нее не было мелочи и…
— Мелочи! Мелочи на пятьдесят один доллар и восемьдесят пять центов?
— Я не, ну почему вечно деньги… Она налила пережжённого кофе, стоя у раковины и глядя на перевёрнутый садовый стул в куче выцветших листьев на террасе, — вечно и обязательно деньги…
— Потому что вечно о деньгах! Видишь? Пришло в той же самой чёртовой почте, приглашение на банкет который она закатывает ради Виктора Свита.