Когда же она кончила петь, воцарилось молчание, в которое ворвался уличный шум.
Они с удивлением прислушивались к нему. И она снова, гораздо тише, чем в первый раз, словно боялась спугнуть судьбу, спросила:
— Тебе хорошо?
Вправду ли она произнесла слова, которые он услышал, или они дрожали где-то внутри него?
— А мне еще никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас.
Странное это было ощущение. Она рассказывала. Он был взволнован. Но ни на миг трезвое, ясное понимание не покидало его. Он мысленно говорил себе: «Она лжет!»
Был абсолютно уверен, что лжет. Вероятно, не все детали придумывает, это-то он считал вполне возможным. А лжет хотя бы потому, что какие-то подробности искажает, какие-то преувеличивает, о чем-то умалчивает.
Два, нет, три раза она подливала себе виски. Он перестал следить за этим. Сейчас он понимал, что настал ее час, что виски ее поддерживает, и представлял себе другие ночи, с другими мужчинами: как она пьет, чтобы поддержать возбуждение, и говорит, говорит, без конца говорит волнующим хрипловатым голосом.
Кто знает, не рассказывала ли она всем ту же самую историю с той же самой искренностью?
Но самое поразительное, что сейчас это ему было совершенно безразлично и он не злился на нее.
Она рассказывала про своего мужа, графа Ларского, венгра, за которого вышла в девятнадцать. И уже тут была ложь или полуложь: она утверждала, что он взял ее девственницей, и распространялась про грубость мужа в первую их ночь, совершенно забыв, как чуть раньше рассказывала про приключение, которое у нее было в семнадцать лет.
Ему было мучительно, но не от ее лжи, а от самих историй, а главное, от образов, которые они вызывали. Если он и злился на нее, то только за то, что она грязнит себя в его глазах с бесстыдством, смахивающим на вызов.
Спиртное, что ли, побуждало ее так откровенничать? Бывали моменты, когда он холодно думал: «Это женщина глубокой ночи, которая не может никак решиться лечь в постель; ей любыми средствами нужно поддерживать возбуждение, пить, курить, рассказывать, чтобы в конце концов довести себя до крайней степени нервного напряжения и упасть в объятия мужчины».
И однако же, он не уходил! У него не возникало ни малейшего желания сбежать от нее. И по мере того как в нем росла ясность понимания, он все острее сознавал, что Кей ему необходима, и смирялся.
Да, это было верное слово. Он смирялся. Точно сказать, когда было принято это решение, он не смог бы, но решил не сопротивляться, что бы ему ни пришлось узнать.
Но почему она не замолчит? Ведь это было бы так просто! Он обнял бы ее. Прошептал бы: «То, что было, не имеет никакого значения, потому что сейчас все начинается снова».