Подлость! Подлость! Нет, тут он ошибся. И даже не то чтобы ошибся. Просто то был конец. Осталось лишь подвести черту.
«Поставьте точку, подведите черту».
Размашистую черту, окончательную черту, которая не даст ему страдать и дальше, страдать до конца своих дней.
В сущности, именно об этом он и думал. О том, что будет страдать из-за нее до конца своих дней.
И он с этим смирился.
Глупо.
Что бы сказал какой-нибудь болван вроде Ложье, если бы он, Комб, откровенно рассказал ему о своих переживаниях?
И, однако же, все было так просто, до того просто, что он даже не находил слов, чтобы выразить эту простоту.
Все обыкновенно. Кей здесь нету, а ему необходима Кей. В свое время он решил, что с ним произошла огромная трагедия только потому, что его жена в сорок лет захотела пережить новую любовь и снова почувствовать себя молодой. Каким же младенцем он был тогда! Разве это имело хоть какое-то значение?
Уж теперь-то он твердо знает, что нет, и сейчас единственное, что имеет значение, что важней всего на свете — Кей, Кей и ее прошлое, Кей и…
…и телефонный звонок — всего-навсего. Чтобы раздался телефонный звонок. Он ждал его днем, ждал ночью. Ставил будильник на час ночи, потом на два, потом на три, чтобы быть уверенным, что крепко не заснет и не прозевает, когда зазвонит телефон.
В полночь он убеждал себя:
«Все хорошо. Все идет, как надо. Это конец. Иначе это кончиться не могло».
Потому что во рту у него был как бы привкус катастрофы.
Это не могло кончиться иначе! Он вновь станет Франсуа Комбом. В «Ритце» его встретят как больного, который перенес тяжелую операцию.
— Ну что, все?
— Все.
— Было не очень тяжело? Не очень больно?
И ведь никто не видит, как по вечерам он кусает подушку и униженно умоляет:
— Кей… Милая Кеи… Ну сжалься, ну позвони же!
Улицы пусты. Нью-Йорк пуст. Даже их маленький бар опустел, и однажды, когда он поставил там их пластинку, ему не удалось дослушать ее, потому что какой-то пьяный, которого безуспешно пытались выставить за дверь, моряк, не то датчанин, не то норвежец, обнял его за плечи и пустился в совершенно невразумительные откровенности.
Но, может, так оно и к лучшему? Она уехала, уехала навсегда. Она знает, да они оба прекрасно знают, что это навсегда.
«Это не отъезд, Франсуа… Это приезд».
Что она подразумевала под этим? Почему приезд? Куда приезд?
«Мисс!
Позволю себе напомнить Вам о счете за…»
Три доллара и несколько центов. За блузку — блузку, которую он тотчас же вспомнил: она висела в шкафу Джесси, а потом Кей ее запихнула в чемодан.
Все это была Кей. И Кей была угрозой его спокойствию, его будущему, и Кей была Кей, без которой он не мог обойтись.