Они никогда не называла его «миленький», и это слово немножко покоробило его.
— Я все думаю о тебе, как ты там один в комнате. Тебе очень плохо?
— Не знаю. Да… нет…
— У тебя странный голос.
— Да? Это потому что ты никогда не слышала меня по телефону. Когда ты вернешься?
— Еще не знаю. Обещаю, что постараюсь как можно скорей. Может, дня через три, через четыре.
— Долго еще.
— Что ты сказал?
— Я говорю: долго еще.
Она рассмеялась. Он был убежден, что она там, на другом конце провода, рассмеялась.
— Представляешь, я сижу с босыми ногами, в одном халатике, потому что телефон стоит у самого камина. Тут почти что холода. А ты? Ты лежишь в постели?
Он не знал, что ответить. И вообще не знал, о чем говорить. Он слишком сильно обрадовался сначала и теперь не узнавал ее.
— Ты смирно себя ведешь, Франсуа?
Он ответил: да.
И тогда он услышал, как она на другом конце провода тихонько напевает песенку, которую они так часто слушали вместе.
Он почувствовал, как в груди у него что-то поднимается, словно жаркая волна, и затопляет его изнутри, не давая пошевельнуться, вздохнуть, открыть рот.
Она допела припев и после паузы — он задавался вопросом, не плачет ли она, способна ли продолжать разговор, — тихо произнесла:
— Спокойной ночи, Франсуа. Ложись спать. Завтра ночью я позвоню тебе. Спокойной ночи.
Он услышал негромкий звук — это она посылала ему через пространство поцелуй. Он что-то пробормотал. Телефонистки снова заняли линию, а он никак не мог понять, что его просят разъединиться, что уже ругаются на него.
— Спокойной ночи…
Просто спокойной ночи. А постель пуста.
— Спокойной ночи, мой Франсуа…
Но он же не сказал ей то, что должен был сказать, не прокричал свое послание — безмерно важное, главнейшую новость, которую ей необходимо знать.
Только теперь пришли нужные слова и фразы.
— Знаешь, Кей…
— Да, миленький…
— То слово на вокзале… последняя фраза, что ты сказала…
— Да, миленький…
— Что это не отъезд, а приезд…
Кей улыбнулась, просто не могла не улыбнуться. И он совершенно отчетливо видел эту улыбку, она маячила перед ним, точно галлюцинация, пока он громко говорил — один, в пустоте своей комнаты.
— Я, наконец, понял… Мне потребовалось для этого много времени, да? Но не сердись на меня…
— Я не сержусь, миленький…
— Мужчины ведь не так тонко чувствуют, как вы… И потом, в них больше гордыни…
— Да, миленький… Но это ничего…
А голос такой глуховатый, такой мягкий…
— Ты приехала раньше меня, но теперь я присоединяюсь к тебе. Теперь мы оба приехали… Это чудесно, верно?
— Да, миленький, чудесно…
— Не плачь… Не надо плакать… Я ведь тоже не плачу… Понимаешь, просто я еще не привык…