Иван Макарович вспомнил, какое стояло радостное майское утро, когда он вынес из родильного дома дочь. Он прижимал этот маленький теплый комочек к груди, и сердце его ликовало. Был бы у них и мальчонка, сынок… Но не повезло» А как было бы здорово… Дочка ведь — не сын, у нее другие интересы…
Вспомнил он и то, как каялась, просила у него прощения Надежда за то, что не уберегла сынка. А ведь это не она, а он должен был просить у нее прощения, что послал на такую работу. Потому, знать, раньше времени и состарилась…
Думать об этом было мучительно. Виноват он был перед женой, как ни крути, виноват, особенно в последнее время. Но почему в последнее? Что случилось с ним? Что произошло? Как гром среди ясного неба… Та гроза и встреча в избе у деда Кузьмы? Вот уж никогда не думал, что такое может случиться с ним! И вот случилось. Произошло. И тут уж ничего не поделаешь, если бы он и захотел что-либо сделать. А он не хочет. Нет! Тех радостно-трепетных минут счастья, когда он видел Веру Сергеевну, говорил с ней, просто смотрел на нее, думал о ней, он не отдаст никому, не поменяет ни на какие блага на свете. Что бы ни говорили об этом, как бы ни судили, как бы ни называли то чувство, которое… Сейчас он даже не мог произнести то слово, которым оно было названо.
«А ведь она даже не знает, что я ее люблю, — внезапно подумал Иван Макарович, — но это и хорошо, что не знает. Чтоб никакая грязь не коснулась ее. А если уже коснулась? И пока он прохлаждается здесь, в больнице, сплетня уже пошла гулять по деревне?»
Он чуть не застонал: она такая чистая, такая беспомощная, такая одинокая… Хватит ли у нее сил вынести все это? Не сломаться, не убежать?
«Ты подожди меня, — молил он сейчас Веру, — я выйду отсюда и все решу сам».
Что он решит, Иван Макарович еще не знал, но твердо знал, что в обиду ее не даст. Заслонит, защитит, как только сможет. Трудней будет с Надеждой. Как он посмотрит ей в глаза? Как скажет ей и Кате…
Таблетка в конце концов все же подействовала, и он уснул, а во сне увидел, что идут они с Катей на рыбалку. Река еще вся в тумане, вода еле проблескивается сквозь дымные клочья, но рыба уже играет, это слышно по глухим ударам по воде.
— Эге-гей! — от избытка радости кричит Катя и далеко забрасывает удочку. — Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая… Эге-гей!
— Тише, — шепчет он ей, — здесь нельзя кричать. Рыба любит тишину.
— А ты кого любишь? — спрашивает Катя и начинает громко плакать. — Не любишь ты меня, папка, не жалеешь.
— Люблю! Люблю!
Он целует дочь, прижимает к сердцу, но та вывертывается из его рук и бежит по берегу. Остановившись на самой крутизне, Катя вдруг вскидывает руки, чтоб кинуться в воду.