— А чего ж тогда Васька приходил? — спросил Федор.
— Навестить тебя, — усмехнулся Иван Макарович, — вспомнил ты его, вот он и пришел. Как к другу.
Федор задумался.
— Хорошо, ежели б так. А может, за мной, как думаешь?
— Сказал бы я тебе!..
Иван Макарович поднялся, сорвал с ветки недозрелое яблоко.
— Слушай, не хочешь в больницу, поезжай на курорт.
— Куда, куда? — сощурился Федор.
— В санаторий. Целебной водички попить. Тебе, как ветерану войны…
— Иди ты со своим курортом знаешь куда! — рассердился Федор. — Рано меня в запас списываете. Я вот отлежусь дня два и на комбайн.
— И думать не смей! — сказал Иван Макарович. Он наклонился над Федором, спросил: — Разве у нас с тобой эта страда последняя? — И сам же себе ответил: — Нет, шалишь, не последняя!
— Веруша, ты дома ай нет?
Школьная уборщица баба Маня колотила своим сухоньким кулачком в дверь, но так как ей никто не открывал, она влезла на перилку крыльца и мелом под стрехой написала: «Веры дома нету».
— Ты что там делаешь, баба Маня? — спросила Вера Сергеевна, выходя в сени и сладко позевывая.
— Это тебя не касаемо, — задиристо ответила баба Маня, сползая с перилки в вытоптанную под крыльцом траву.
Вера Сергеевна подозрительно поглядела на нее, потом перевела взгляд под стреху:
— Как же меня нет дома, когда я тут? Люди прочтут…
— А это не для людей, — сказала баба Маня и, прищурив один глаз, добавила: — Это для хворобы. Придет, увидит, что тебя нету, и повернет обратно.
— А разве хвороба читать умеет? — засмеялась Вера Сергеевна.
— А как же! — взмахнула своим сухоньким кулачком баба Маня. — Теперь они грамотные! А меня еще мама-покойница научила, как хворобу обманывать. Бывало, я все стены в избе распишу: «Мамы дома нет». И братьев. И сестер. Вот хвороба нашу семью стороной и обходила.
— Но ведь я не болею, — пожала плечами Вера Сергеевна.
— Болеешь, — заявила баба Маня, — только болезнь твоя внутрях сидит. Сидит и ждет момента, чтоб наружу вылезть. А мы ей не дадим вылезать. Нас дома нету. Вот так…
— Смешная ты, баба Маня.
— Какая уж есть. — Она протянула Вере Сергеевне горлач молока. — Попей спросонок. Топленое. С корочкой. Как ты любишь.
— Спасибо. Зачем вы меня так балуете?
— А кого ж мне и побаловать, как не тебя? Сама видишь, живу как перст одна.
— А где ваши дети?
— Разлетелись, как птахи бездомные. Кто куда. — Баба Маня подперла кулачком голову. — Нет, грех на душу не возьму: дети у меня хорошие. Старший — Юрка — военный. На границе служит. Младший — Петя — нефть добывает, ну и дочки — Наташа с Ольгой — тоже пристроены. За добрыми мужьями чего не жить? Одно плохо — все им некогда. Мать родную навестить — некогда. Да ладно — сами. Внучат на лето и тех не пускают. Ты, говорят, мамань, портишь их нам своей добротой. Дескать, дети домой вертаются, ни отца, ни матерь не слушаются. Глупые, глупые, — заплакала она, — разве ж добротой кого испортишь? Злом — сколько угодно, добротой — никогда.