— Грамотный. Знаю, что помирает, а не согласен. Не должна она помирать! Не имеет такого права! И пусть там ученые говорят, что нет никакой души, я знаю… Есть душа! Есть! Иначе зачем бы Васька Субботин ко мне приходил?
— Какой Васька Субботин?
— Друг мой фронтовой. Можно сказать, из одного котелка ели. «Эх, — говорит, бывало, Васька, — ты как хочешь, Федюха, а я буду жить!» Погиб в сорок четвертом. Весной. Сидим это мы с ним на пригорке, беседуем. А ландышами пахнет! А соловьи заливаются! Васька вот так глаза закрыл и сидит, наслаждается. Только что он это так долго сидит и не двигается? Смотрю, а его пуля насквозь прошила. Шинель на спине еще дымится. Даже сказать ничего не успел. А я вот живой.
Иван Макарович тронул Федора за плечо:
— Ты что себя коришь? Не всем же погибать. Кому-то нужно было и в живых остаться!
— Да я не за то себя корю, что живой, а за то, что забыл я Ваську. Напрочь забыл. Будто он и не жил на свете. А каково это Ваське? Обидно же, правда? Вот он и пришел ко мне…
— Как — пришел? — изумился Иван Макарович.
— Забылся я. То ли заснул, то ли задумался. Гляжу: Васька стоит. В шинели. Окурок во рту. «Ты что ж, говорит, мать твою… Один хочешь сто граммов принять? Без меня? Не выйдет!» — Федор рванул на груди рубаху — дыхание перехватило. — Нет, не язва это во мне, — помолчав, проговорил он, — а совесть проснулась. Душа устыдилась. Душу мне Васька Субботин разбередил. Он-то погиб, а что я за него сделал? Чем отплатил отпущенный мне жизнью долг?
Иван Макарович достал папиросу.
— Дай и мне, — попросил Федор.
— Тебе ж нельзя…
— Да ладно. Что с одной сделается?
Они закурили, пуская дым прямо в небо, но он не уплывал высоко, а собирался под ветками яблони, висел синим облачком.
— Так-то оно так, — заговорил наконец Иван Макарович, — но ты напрасно на себя наговариваешь, Федор. И перед другом твоим Васькой совесть твоя чиста. Ты что, забыл, как после войны колхоз поднимали? Одна машина, да и та без мотора. На месте Снегиревки поле голое. А теперь, смотри, какой поселок строим! Люди по-людски жить начинают. И в этом твоя заслуга, Федор. Твоя. Ну, и других, конечно. Помирать тебе еще рано, но, если и придет смерть, ты ей можешь в глаза прямо смотреть. Ты свое дело на земле сделал. Что человеку положено. Прикинь, сколько за все эти годы ты земли наворочал? Сколько хлеба собрал? Целый полк прокормить можно. А ты говоришь — совесть проснулась. Пусть других совесть мучает, которые руки в брюки ходят по земле. Ты своим рукам не давал отдыха, так что и душа твоя должна быть спокойна.