Саня приладил один ботинок и встал — нужно было приниматься за бригадирские обязанности.
— Где ремень? — крикнул он, потому что без ремня не чувствовал себя бригадиром. За перегородкой паровоз сразу остановился. «Моя молодуха» только мельком взглянула на мужа и продолжала вязать чулок.
— Ремень где? — повторил Саня, и в голосе его зазвенела сталь.
Ремень висел на стене, но Саня его не видел, зато на него устремилось сразу шесть пар испуганных глаз. Бочком-бочком к ремню пододвинулась Танька, передала Маньке, тотчас же рядом с ней выросла стенка, и ремень пошел за этой стенкой, как по цепочке. Сначала у Кольки, потом у Володьки, пока не достиг наконец Васьки. Тот недолго думая ловким, привычным жестом схватил его и спрятал себе под попку.
Саня Маленький, уловив среди ребят движение, окинул их всех жестким взглядом, остановился глазами на последнем, на Ваське, и тот не выдержал отцовского взгляда.
— Батя… бить… попа… — всхлипнул он, одной рукой размазывая по лицу слезы, а другой протягивая отцу ремень.
— Да не буду я вас бить, чудики, — сказал Саня и пояснил почему: — Некогда мне сегодня.
Вместе с Лехой они вышли на крыльцо. Солнце уже разогнало туман, и открылась глазам деревня — все восемь дворов, не считая бабки Аксиньи. Бабка жила за рекой и, можно сказать, не жила, а так — небо коптила. Одна-одинешенька, ни кола ни двора, а на дворе — собака Гавка.
Но у бригадира был, как видно, свой резон, поэтому он и решил начать свой обход именно с бабки Аксиньи.
Делать нечего, и Леха с Наткой тоже двинулись вслед за ним через Дымку.
Когда-то раньше, рассказывал отец, еще до войны, на этом берегу дворов совсем не было, вся деревня помещалась как раз за рекой, зеленая, шумная, дворов на сорок. Теперь же от нее остались одни печки. Были и хаты, стояли заколоченные, но год за годом их растаскивали на дрова, а кирпичи ведь на растопку не сунешь, вот и остались от деревни одни печки. Тут печка, там печка, а между ними бурьян, кусты.
— Обезлюдела деревня-то, — сказал Саня.
— Как это — обезлюдела? — не понял Леха.
— Да так. Жили люди, а теперь их нету.
— Куда же они подевались? — не поверил Леха.
— Кто куда, брат. Много в войну полегло, а потом и после войны. А кто остался — в чужие края подались. Человек, брат, что рыба, ищет где глубже.
— А ты, дядь Сань?
— Что я?
— Ну, как рыба?
— Я, брат, туго корнями оброс. И рад бы в рай, да грехи не пускают.
— Какие у тебя грехи, если ты в бога не веришь?
Саня прищурил один глаз, отчего другой чуть на лоб не вылез.
— А ты откуда знаешь?
— Да бабка Аксинья ругалась: лиходимец, безбожник.