Сто холмов Сазхаломбатты. Мы жили, как все. Инерция профессий отбрасывала нас от родных домов и друг от друга — в Конго и Германию, Венгрию и Швецию, Америку и Австралию. Но вопреки неумолимым законам физики, судьбы наши соединялись и пересекались вновь и вновь — магнитные силы взаимной симпатии оказывались сильнее. Когда мы впервые собрались в Венгрию, шёл август 69-го, но вторжение войск Варшавского договора в соседнюю Чехословакию было ещё впереди. Я работал литсотрудником в «За рубежом», и когда из Будапешта пришло приглашение от наших друзей — Золи (Золтана) и Галки Балогов, Краминов, недовольный работой редактора отдела Иорданского, ворчливо бросил: «Работать некому. Поездку отменить или перенести». У меня на руках уже были билеты. Я молча вышел, решив ослушаться, будь что будет. Дома мы собрали чемоданы и заказали такси, а перед самым выходом позвонил коллега, обозреватель по странам Африки, мой старший товарищ и непосредственный начальник Лёня Афонин: «Данила передумал. Можешь ехать». В Венгрии мы наслаждались прогулками. Венгерские деревни, где каждый дворик выглядел как небольшое ухоженное поместье. Величавый, двухъярусный Будапешт, равновеликий Стокгольму и Вене своей монументальностью. Мишкольц и Эстергом, костёлы и музеи, чардаш и ни с чем не сравнимая венгерская уха — холасли, сутолока на улице Ваци… Когда мы вышли из католического храма в Эстергоме на берег Дуная, Золи сказал: «Моста нет. Но навести его ничего не стоит. Говорят, уже всё готово». Вторжение произошло через две недели. А тогда, оценив достоинства столицы, мы отправились в городок «ста холмов» — Сазхаломбатту, где Золи работал инженером на нефтекомбинате. Он был прирождённым экскурсоводом и знатоком отечественной истории. Не скажу, что я запомнил все факты венгерской истории, из которых он складывал интересную мозаику, но, вдохновлённый его рассказами, на второй же день пребывания в Сазхаломбатте, отправился на берег Дуная, где некогда проходила дорога римлян, и, покопавшись в рыхлой земле, неожиданно даже для него, нашёл половинку римского кирпича с литерой «L». Позже мы приезжали к Балогам погостить уже из Бонна.
Колхозная пл. — «Юго-Запад». Бывают дома-крепости, в которых чувствуешь себя не столько уютно, сколько надёжно. И тогда появляется страх, что тебя вытащат из этой раковины, оставив беззащитным под ветрами и стужей людского непонимания или вражды. Бывают тёплые гнёздышки на двоих, где поселяется вечный холод, как только исчезает один из постояльцев. Бывают дома — проходные дворы, где случайные посетители, едва познакомившись с хозяевами, пропадают надолго, если не навсегда, не оставляя о себе никакой памяти, и где хозяева забывают о гостях, как только они уйдут. Бывают дома-музеи, куда люди заходят на что-то посмотреть, и где вряд ли возникнет атмосфера непринуждённости и сопереживания, потому что чужие проблемы воспринимаются как чужие. А бывают дома, привлекающие не разносолами и не утварью, но ощущением особого радушия, обращённого ко всем входящим. Таким был для меня в школьные годы дом Лёвушки Черныха, где входящих привечала его мама Зоя Сергеевна. Она собирала открытки с цветами, и я из каждой поездки привозил ей новинки, которым она шумно радовалась, как ребёнок. Такими домами были для нас и наших друзей «Колхозная» (тесная квартирка в Панкратьевском переулке) и «Юго-Запад» (квартира на Улице 26 Бакинских комиссаров), где «старейшины» — тесть и тёща — искренне радовались гостям. На севере Германии сохранился священный камень Упсталбум, у которого собирались древние фризы для принятия принципиальных решений. Не берусь сказать, сколько весёлых и грустных историй выслушали Павел Николаевич и Олимпиада Васильевна, но многие решения принимались нами и нашими друзьями в их присутствии. Двухэтажный дом в Панкратьевском давно сломали. Неизвестно, сколько лет простоит дом на Юго-Западе, но люди, которые в них жили и воспитывали детей, рождались и выходили замуж, отмечали дни рождения и поминки, никогда не станут бездомными, потому что Отчий дом — это они сами.