Три Германии. Воспоминания переводчика и журналиста (Бовкун) - страница 42

Нелёгкой была судьба этого отзывчивого человека, пронесшего любовь к своей жене Анне Львовне через годы разлуки, не сломленного лишениями, не потерявшего вкуса к жизни, интереса к профессии, оптимизма и чувства юмора. Немецкий он выучил до войны, на фронте служил переводчиком, был контужен, попал в плен к немцам, дважды бежал из лагеря. В первый раз его поймали, а во второй ему удалось перейти границу и добраться до Парижа, где его приютила армянская семья. Писал оттуда письма жене в Москву. Рассказывал о пережитом, в конце приписывал: «Жди меня, я непременно вернусь». Как только кончилась война, вернулся, и за ним сразу же пришли из органов: письма доходили «по назначению». В 54-м реабилитировали. Начал переводить немецких писателей. Узнал про наше литобъединение. У Ник Ника были обширные связи с самиздатом. Через него мы получали полуслепые копии романов Солженицына, сами распространяли их, перепечатывая у знакомых машинисток или переснимая у секретарш режимных предприятий, имевших доступ к множительной технике. «Переписывала» тогда вся московская интеллигенция. Пользуясь пропуском члена СП, Ник Ник регулярно проводил меня в книжную Лавку писателей на Кузнецком. Годы спустя, когда я уже работал в Германии корреспондентом «Известий», Бунину опять пришлось нелегально переходить границу.

Он приезжал в Бохумский «Руссикум» к Барбаре Шубик и Клаусу Вашику читать лекции студентам-славистам. Но однажды оказался во Франции, случайно найдя армянскую семью, приютившую его во время войны. Он позвонил в корпункт из Парижа радостный и возбуждённый: «Всего по телефону не расскажешь, завтра приеду». На следующий день я встретил его на боннском вокзале, привёз к себе. Он рассказывал всю ночь, потом вспомнил: не предупредил друзей, что задержится. Нужно возвращаться. Тогда-то и выяснилось: ни германской визы, ни транзитной — через Бельгию, у него нет. Он только рукой махнул: «Как-нибудь. Если что, позвоню». И позвонил. Поздно вечером. Французы сняли его с поезда и отправили «обратно» — в Германию. Пришлось разрабатывать план нелегального перехода границы. Утром, вторично встретив Ник Ника, я купил подробную карту Саарбрюккена. Пробираться из Аахена через Бельгию сочли рискованным. На окраине нашлось кладбище, через которое можно было пересечь границу под видом местного жителя, сесть в рабочую электричку, идущую до ближайшей французской станции, оттуда купить билет до Парижа. Он так и сделал. Могли ли мы в 60-е годы помыслить, что такое станет возможным! Пределом наших мечтаний была новая «оттепель», а в долгосрочной перспективе — Сахаровская конвергенция. Табу и цензура в литературе оставались. Переводить мы могли всё, что вздумается. Но печаталось далеко не всё. Издательства заказывали в основном конъюнктурные вещи: например, переводы «стихов народов мира о Ленине». Выполняя один из таких заказов (платили неплохо), я перевёл стихи о вожде с языка телугу (нацменьшинство в Индии), разумеется, по подстрочнику. Ник Ник доставал дефицитные книги, знакомил с интересными людьми и всегда был в курсе моих семейных дел. «Как чувствует себя Иван Евгеньевич?» — осведомлялся Бунин, когда мы с женой не находили себе места из-за болезни первенца. «Поцелуй от меня нашу певунью», — говорил он, передавая привет дочери Татке (Татьяне). Как и я, Ник Ник был «барахольщиком». Квартира его напоминала кунсткамеру. Кроме богатой библиотеки в ней находилось много интересных, но бесполезных предметов, которые Бунин находил повсюду. Из Германии привёз и установил на подоконнике мигающий фонарь, которым пользуются дорожные рабочие. Зная об этой слабости, я притащил ему из Африки пепельницу из красного дерева в виде головы старика, борода которого плавно переходит в ногу, и кусок лианы, самолично отпилив его в джунглях реки, впадавшей в Конго. Жена Анна Львовна, потомственный врач, благодушно относилась к этой странности Ник Ника. «У мужчин должны быть мелкие радости», — говорила она, почти дословно повторяя любимое выражение моего отца. Умерла она сравнительно рано, в конце 60-х, и после этого Ник Ник почти потерял интерес к собирательству. Его единственной страстью, не считая книг, остался крепкий кофе, поглощавшийся в огромных количествах. Бунин был однолюбом и после кончины Анны Львовны не женился, хотя в редакциях и издательствах на него заглядывались многие незамужние женщины. Поэтому я обрадовался, когда у него вновь появился близкий человек — Анна Александровна Саакянц, о которой он отзывался с необычайной теплотой. Она жила в том же писательском доме на Русаковской, тремя этажами выше. С писательницей и литературоведом Анной Саакянц я виделся у Ник Ника несколько раз (оказалось, она следила за моими статьями в «Известиях») и проникся к ней симпатией и благодарностью, прежде всего — за её заботу о Ник Нике. А книгу её о Марине Цветаевой считаю лучшей из всей обширной цветаевской библиографии. В том, что второй любимой женщиной в жизни Бунина тоже стала Анна, проявилась судьба. Когда Бунин приезжал в Германию, я ненадолго отвозил его на машине в Бохумский «Руссикум». По печальному совпадению, о его смерти я также узнал в Бохуме, от Клауса Вашика.