Популисты. Абсолютно контрастной фигурой остался в памяти другой немецкий политик — Герхард Шрёдер, канцлер-популист. За долгие годы корреспондентской работы в Германии я общался со многими крупными политиками, брал у них интервью, но ни один из германских деятелей первого эшелона не оставил у меня о себе такого тягостного впечатления. Собрав команду столь же непоследовательных и столь же настырных популистов, Шрёдер наобещал доверчивым бюргерам с три короба. Круша направо и налево прежние авторитеты, бросался из одной крайности в другую, а в результате не смог завершить начатые реформы. Концептуальную слабость заменял самоуверенностью и лихостью, а недостаток реального авторитета — медийными спектаклями. В одном из них мне выпала честь личного участия. В 98-м, незадолго до решавших судьбу правительства Хельмута Коля выборов в Бундестаг, я опубликовал в газете «Вельт» фельетон «Стоит ли менять лошадей на переправе?» Ирония была достаточно мягкой, но на неё тут же обратили внимание в штабе Г. Шрёдера. Спикер кандидата в канцлеры пригласил меня отобедать с ним в итальянском ресторанчике на улице Лукаса Кранаха и в непринуждённой беседе стал объяснять преимущества предстоящей смены власти. Я, в свою очередь, непринуждённо объяснял, что моя ирония относится лишь к историческим параллелям и что с моей стороны было бы крайне неразумным вмешиваться в предвыборную борьбу, тем более, что консервативные читатели консервативной газеты «Вельт» так или иначе вряд ли будут голосовать за СДПГ. Он рассмеялся и предложил помощь на тот случай, если я захочу взять интервью у кандидата в канцлеры. Я поблагодарил и стал посматривать на часы. В просторном помещении было занято всего три столика, а рядом стоял длинный стол, заранее накрытый для большой компании. Я собирался распрощаться, когда вошла шумная ватага во главе с Герхардом Шрёдером и стала размещаться по соседству. Демонстративно уходить было невежливо, и мы со спикером еще полчаса беседовали о пустяках. Но брать предвыборное интервью у Шрёдера я всё же не стал.
Не было в его внешнем облике отличавшей прежних германских канцлеров породистости, которая мне так импонировала в этих политиках, независимо от их роли в истории. Из советских деятелей располагали к себе статью, поведением на людях или позой на фотографиях Рокоссовский и Жуков, Хрущёв и Брежнев, Ельцин и Примаков. Из зарубежных нравились Кеннеди, Миттеран, Коль и Брандт. Кеннеди, посетив Берлин в разделённой Германии, в порыве симпатии к жителям города воскликнул: «Я — берлинец» и, стоя на границе, которая тогда была границей между Востоком и Западом, демонстративно переступил черту. Примаков, выступая на пресс-конференции вместе с Бушем, неожиданно схватил за руку американского партнёра, шутливо пытаясь перетянуть его на свою сторону, напомнив при этом симпатичного озорного хомячка. Брандт преклонил колени в варшавском гетто, символически извинившись за немцев перед евреями. Коль и Миттеран, стоя в лучах прожекторов под Верденом, скрепили рукопожатием примирение Германии и Франции. Это были фигуры, способные на символический жест. Даже герой анекдотов тяжеловесный Брежнев и танцевавший под военный оркестр Ельцин «вполне смотрелись» как руководители государства. Но мне никогда не импонировали картавый Ленин и рябоватый Сталин, которому на трибуне мавзолея ставили под ноги скамеечку. Для большего величия. Как измельчали по сравнению с крупными фигурами прошлого нынешние популисты. От величия до плюгавости — один шаг.