Три Германии. Воспоминания переводчика и журналиста (Бовкун) - страница 47

Почти параллельно познакомиться с пьесой Хоххута захотел Юрий Петрович Любимов, задумавший поставить её на Таганке. Его театру, так же, как «Новому миру» и отчасти «Литературной газете», власти дозволяли дозированную крамолу, выполнявшую функцию отдушин для интеллигенции. Очередная постановка или публикации, в которых угадывалась скрытая критика отдельных пороков системы, долго будоражили общественное мнение. В основном, в столице. Опытные кочегары советского режима спускали лишний пар в котлах. Хождения в театр к Любимову продолжались не один месяц. Они обогатили меня интересными встречами, но с пьесой не получалось. Занавес над нею упал точно по такому же сценарию что и в «Новом мире». «Вот если бы пьесу напечатали в советском журнале, мы не возражали бы против постановки», — сказал Любимову цензор. Был ли это человек, передавший «приятную» новость Твардовскому, я не знаю. Из «Нового мира» гранки я забрал, получив гонорар — «за не пошедшее». Отношения с журналом продолжались несколько лет: я печатал там переводы стихов африканских поэтов, помогал Архангельской готовить обзоры зарубежной прессы, переводя по ее просьбе на русский то, что писали о «бодании» Твардовского с советской номенклатурой западногерманские издания. После смерти Твардовского и ухода из журнала Архангельской контакты с «Новым миром» прекратились. С Юрием Петровичем Любимовым мне довелось встретиться вновь уже в Бонне, в амплуа корреспондента «Известий». К тому времени он потерял интерес к драме, увлёкся оперой. «По старой памяти» приглашал меня в боннский Оперный театр на репетиции своих спектаклей, поставленных в присущем ему стиле синтеза эпох: «Енуфы» и «Пиковой дамы», дополненной музыкальными вставками переехавшего к тому времени в Германию Шниттке. На репетициях соседнее кресло занимал более почётный гость — Лев Копелев, с которым в антрактах мы беседовали на актуальные политические темы.

Сила чудес. Я уважал этого мужественного и талантливого человека, хотя некоторые его проекты и казались мне наивными, не учитывавшими реалий суровой действительности. Может быть, потому, что он сохранил веру в попранные советскими вождями идеалы. Глядя на покинутую Россию из немецкого далека, он говорил, что чудо спасёт Россию. В чудеса продолжали верить и другие российские интеллигенты. Чудом они считали победу над Гитлером, достигнутую усилиями простых солдат, офицеров и генералов, и всего русского народа. И горбачёвскую перестройку, обернувшуюся очередным поиском человеческого лица для социализма. Чудом они считали, очевидно, и большевистскую революцию в 17-м году. Изучение феноменов исторических чудес далеко завело бы нас в область философии и психологии. Реальная же российская действительность, хотя и противоречива, но объяснима. В реальной жизни чудес не бывает. Эпохальные изменения на Востоке и Западе были подготовлены поведением людей и вступлением в силу новых экономических и политических факторов, которые, в конце концов, и обусловили показавшийся неожиданным результат. Особенностями национального характера, конечно, можно объяснить зигзаги российской политики, но основное противоречие нашего быта находит объяснение в другом. Исчезновение коммунистической монополии на идеологическое воспитание масс, частичное вступление в силу на территории бывшего СССР единых экономических законов, которыми давно живёт некоммунистическая часть человечества, раскрепощение сознания и отсутствие страха как основная предпосылка свободы хотя и создали новые условия для демократических реформ в обществе, но почти не изменили самого человека. Советское подсознание прочно удерживало его от решительного перехода к демократии и рынку. Новый человек формировался в значительной мере из старого материала — гомо советикус, наделённого комплексами и фобиями и носившего в подсознании советские рефлексы, но проявлял неуёмный интерес к новым идеям и достижениям технического прогресса. Прав был Солженицын, говоривший в интервью немецкому журналу в 93-м, что для России будет мучительнее избавиться от коммунизма, чем Германии в своё время — от национал-социализма. Обретение нами подлинной свободы во многом зависит от того, когда завершится это избавление. В том же 93-м Лев Зиновьевич обратился ко мне с просьбой передать в «Известия» для публикации его письмо в ответ на одно из выступлений журнала «Огонёк». Я выполнил его просьбу, письмо напечатали. А в личном письме он дополнительно говорил о необходимости создать всероссийский и международный союз людей доброй воли третьего тысячелетия, свободный от идеологий, догм и доктрин, считая, однако, что призыв к созданию такого союза должен исходить не из-за границы, а от людей, живущих в России. Копелев апеллировал к общечеловеческим ценностям, которые нас объединяют. И в этом я был с ним абсолютно солидарен. Но, к сожалению, в жизни, как и на театральной сцене, условия преобразований диктовали «наместники».