Королевство очаровывало яркими красками. В Рабате стояла солнечная, но прохладная погода, напоминавшая нашу тёплую осень. Пробковые дубы уже осыпали листья. Начался рамадан, чиновники под разными предлогами уклонялись от встреч, а возивший нас шофёр то и дело вылезал из машины, чтобы расстелить коврик и помолиться. Дороги в Марокко считались лучшими в Африке. Такие я видел потом только в Германии. В силу этого обстоятельства все водители были лихачами. Однажды утром мы летели стрелой в сплошном тумане, опаздывая в министерство, но шофёр успокаивал: «Сейчас здесь никто не ездит». При возвращении в полдень я насчитал на обочине шесть разбитых машин. Из Рабата мы отправились в горы — взглянуть на район предстоявшей ирригации. Там уже была зима. Но, спустившись с перевала в долину, мы увидели настоящую весну. А дальше нас ожидали новые сюрпризы: жаркое лето и поразительные красоты ещё трёх столиц — Феса, Мекнеса и Марракеша. Напоследок группу щедро одарили, предложив каждому забрать по два ящика апельсинов и клементинов, по коробке красного вина и по мешку риса. Все трое членов делегации мужественно отвернулись от подношений: «всё равно отберут на таможне». А я рискнул: отберут, так отберут. Не отобрали. В Шереметьево я разделил дары на четыре части, но и того, что привёз домой, хватило на многих родных и друзей. Очерк о королевстве, очевидно, удался. На редакционной летучке его похвалили. Вскоре мне предложили перейти в европейский отдел, и я с радостью согласился, хотя работы прибавилось и Иорданский на меня слегка обиделся: немецкоязычная пресса «обслуживала» все отделы, публикуя очерки и репортажи о жизни не только в Германии, но и в других странах мира. Новые поступления, прошедшие Главлит, первым просматривал Краминов, делая пометки: «обратить внимание, прочитать и доложить, отдать в перевод»… Секретарши передавали прессу в отделы, и начиналась работа. Выносить журналы из редакции запрещалось, но запрет нарушался. Наибольший интерес вызывали статьи, отмеченные фиолетовым штампом-шестигранником («осторожно: антисоветчина!»). В особых случаях ставились два шестигранника. Но именно эти материалы больше всего и привлекали наше внимание. Чаще они печатались в «Штерне» и в «Шпигеле». В числе прочих был еженедельник «Квик», публиковавший гороскопы, и на летучке я предложил перепечатывать выдержки из них в разделе юмора. Идею отвергли, но на следующий день ко мне одна за другой стали подходить сотрудницы, просившие им «погадать» с помощью гороскопа. Я уже успел составить себе некоторое представление о характерах наших милых дам, но поскольку они не только слушали предсказания, но и непрестанно щебетали, я очень скоро стал обладателем более обширной информации о них самих и смог корректировать прогнозы. В следующий понедельник они приходили, по пути делясь друг с другом ценными сведениями: «Нет, ты знаешь, всё так и было: я бежала в парикмахерскую и чуть не попала под автобус!» — «А я купила-таки красные туфли и очень пожалела!» Абстрактные рекомендации гороскопа с учётом характеров «клиенток» делали своё дело. Слава гороскопа из «Квика» перешагнула порог редакции. Узнать, что произойдёт с ними на будущей неделе приходили девушки из «Комсомолки» и даже из самой «Правды». Мужчин больше интересовали цветные вкладки с обнажёнными шведскими красотками. И вот как-то «хозяин» шведской прессы, скандинавист Гена Федосеев пожаловался на летучке, что у него из ящика письменного стола пропала целая папка цветной эротики. Главред побагровел, грозно оглядел притихший коллектив и угрожающе произнёс: «Учтите, порнография приравнивается к антисоветчине! Поэтому найти и уничтожить!» Папку не нашли, санкции не последовали. Да и наказывать похитителя по сути дела было бы не за что; по сравнению с нынешними картинками Интернета шведские фотографии выглядели более чем целомудренно. К тому же западная «антисоветчина» активнее внедрялась в сознание советских граждан радиопередачами свободного мира. Разными способами получая информацию о самих себе из-за рубежа, мы не становились оголтелыми антисоветчиками, но быстрее утрачивали веру в некогда провозглашенные нашими вождями идеалы. Инертность брежневского застоя и отсутствие реформ фактически обусловили развал СССР.