Чей социализм лучше? Летом 91-го неизвестный доброжелатель прислал в корпункт «Известий» потрёпанную книгу «Преданный социализм», изданную в 39-м гитлеровцами массовым тиражом. С 1938 по 1941 год она выдержала 12 изданий. Полагаю, что владелец этого экземпляра симпатизировал идеям социализма, независимо от его окраски. Иначе он с ним давно бы уже расстался. Автор (Карл Альбрехт) рассказывал о своей судьбе. Оказавшись в русском плену в первую мировую, сделал карьеру при Сталине: член Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК) и Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ), заместитель наркома лесной промышленности. Принимал участие в заседаниях Политбюро и Совнаркома. На его удостоверении стояли подписи Сталина и Молотова. Его жена получала письма от Клары Цеткин. Но в нём заподозрили шпиона, и в тюрьме он возненавидел большевизм, пламенно полюбив национал-социализм. В 34-м ему удалось вернуться в новый рейх, где он и написал свои мемуары. Немудрено, что Гитлер обожал таких коммунистов: его главным союзником был не монополистический капитал, а страх населения перед гражданской войной. И раздували этот страх коммунисты, обеспечив НСДАП приток избирателей. Видный соратник фюрера по партии Х. Раушнинг, эмигрировавший в 36-м в Швейцарию, цитировал Гитлера в записках, изданных в 40-м году в Цюрихе: «Вообще-то между нами и большевиками больше объединяющего, нежели разделяющего. Из мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного бонзы не получится стоящий национал-социалист, из коммуниста — всегда». О незаметном перерождении сталинизма в своеобразный русский фашизм писал Бердяев. Левый уклонист Зиновьев произнёс на процессе 36-го года замечательную фразу: «Троцкизм — это вариант фашизма, а зиновьевизм — это вариант троцкизма». Вывод Раушнинга подтверждался примерами «смены окраса». Вот самый яркий. В январе 78-го в ГДР «Союз демократических коммунистов» распространил манифест, где говорилось, что сталинизм и фашизм — близнецы-братья. В феврале 94-го я опубликовал в «Известиях» статью «Какую Россию любят немецкие ультра-правые», приводя примеры дружбы и вражды двух идеологических систем. Их можно было бы применить и к власовцам. Но главное противоречие — в отношении самих власовцев к родине — осталось для меня неразрешимым. Понимая и принимая позицию антисталинистов, я так и не смог преодолеть в себе отношение к власовцам, как к предателям.
Противоестественно, когда человек отказывается от родного дома, но естественно и закономерно, когда люди внимательно следят за тем, что происходит в соседнем доме. И мне приятно было получить из Саарбрюккена, где я рассказывал местным парламентариям о реформах в нашей стране, следующее послание: