Подсказки и подножки. Сейчас, на склоне лет, могу сказать, что подсказки я не любил с детства и в школе предпочитал получить кол, но не повторять то, что шептали на ухо. Тем более, что нашептать могли заведомую чушь. Привычка осталась на всю жизнь. В детстве я часто болел ангинами. В силу этого обстоятельства, а также потому, что мама хорошо знала русскую поэзию и литературу, а папа активно помогал нам создавать домашнюю библиотеку, я много читал, и в школе любимыми были уроки литературы. Мне нравилось декламировать стихи, учительница литературы Любовь Константиновна всегда вызывала меня что-нибудь «прочитать с выражением», когда открывала журнал и произносила коронную фразу: «Пойдёт отвечать очень хороший ученик…» Двоечники облегчённо вздыхали. Вслед за этим называлась, как правило, одна из трёх или четырёх фамилий. Я неизменно попадал в число фаворитов, но как-то сильно разочаровал любимую учительницу. Мы проходили «Мёртвые души», и я, желая блеснуть богатым опытом внеклассного чтения, собирался рассказать классу о переписке Белинского с Гоголем, которую проглотил накануне, решив оставить чтение романа на закуску. Но у педагога были свои планы, Любовь Константиновна охладила мой пыл, предложив рассказать, как жили крестьяне у Плюшкина. Мне стали подсказывать, я гордо молчал, потом решительно произнёс: «У этого скупого крепостного помещика крестьяне жили плохо!» — «Как плохо?» — насторожилась Любовь Константиновна. — «В бараках», — выпалил я под хохот одноклассников, демонстративным невежеством поразив любимого педагога в самое сердце и получив свой первый и последний в жизни кол по литературе. А вообще-то я привык доходить до всего самостоятельно отчасти из самолюбия, но также из нежелания оказаться от кого-то в зависимости. Возможно, что предрасположенность к «особому мнению» передалась мне от отца.
В числе моих друзей по международной журналистике было немало талантливых аналитиков и прирождённых стилистов, умевших не только глубоко проникнуть в суть явления, но и увлекательно описать его, пользуясь простым слогом, безукоризненной логикой и богатствами русского языка. Некоторые, правда, поддавались соблазну украсить репортаж эксклюзивной деталью из секретных источников. Никто из нас не гнушался общества «особо информированных коллег». Но порой стремление к обладанию «эксклюзивной информацией» опьяняло и могло превратиться в манию с роковыми последствиями. В конце концов, всегда можно было включить соображалку и докопаться до всего дедуктивным путём. И в этой связи я до сих пор не могу избавиться от тягостного впечатления, оставшегося после загадочной смерти Юры Щекочихина.