Необыкновенный вечер в самом обыкновенном заснеженном саду. Метель прекратилась, но над лагерем замерцал какой-то необыкновенный свет. Костер разогрел землю на двадцать шагов вокруг. На костре жарились фазаны, на углях пеклась картошка. Повар приготовил горячее вино с пряностями и яблоками по рецепту своей бабушки, а слуги тем временем открывали паштеты. Кому-то пришло в голову притащить сиденья из кареты к костру, к ним прибавили сундучки, и для каждого теперь нашлось удобное место. Повар стоял и дирижировал своим шедевром – лучшим ужином за все путешествие, состоявшимся под ледяным небом на глинистой равнине.
После вкусной еды, разомлев в тепле костра от вина и усталости, все принялись петь хором. Когда исчерпали обычный репертуар, Тибо попросил Эму спеть что-нибудь свое. Она не сразу решилась, подумала, а потом запела глубоким обволакивающим голосом. Она пела старинную песню рабов, которые трудились, гнули спину, жестоко страдали, но все-таки надеялись. Давнюю, красивую, грустную песню. Никто не понял ни слова, но у всех сжалось сердце. Мадлен заметила на щеке короля слезу, потому что пламя, вздрогнув, превратило ее в золотую искру. Тибо подсел поближе к королеве и поправил меховую накидку, соскользнувшую с ее колен.
– Эх, Лукас, жаль, что твоя гитара осталась во дворце, – прогудел Овид.
При этих словах Тибо сделал знак Бенуа, и тот побежал к повозке, порылся и вернулся с большим, крепко перевязанным свертком. Лукас нахмурился. Кто позволил забирать его гитару без спроса? Холод, сырость и тряска наверняка погубили ее…
– Это не твоя, – успокоил его Тибо. – Так, одного цирюльника с плоскогорья, он заказывал сделать гитару нашему придворному мастеру.
– Очень рад, сир. Но боюсь, как бы я ей не навредил.
– Если уж ты ей навредишь, то что сделает хозяин, когда примется терзать струны?
Овид пододвинул скамейку поближе к огню, чтобы Лукас играл в тепле, и в темноту полились мерцающие звуки, словно снова с неба посыпались снежинки. Растроганный Овид отправился на пустынную равнину сморкаться и всхлипывать. Эма теснее прижалась к Тибо, Мадлен – к Бенуа, а слуги друг к другу. Лукас импровизировал, позабыв, где он и с кем, остановился только, когда перестал чувствовать пальцы от холода и усталости.
Музыка смолкла, и кучер Симон с заметным северным акцентом начал рассказывать историю о серийном убийце. Вопреки бархатному взгляду больших глаз с поволокой и длинным детским ресницам он казался сущим дьяволом в медвежьей мохнатой шубе, какую носят все кучера. Всем стало по-настоящему страшно. Забыв себя от ужаса, Мадлен взобралась на колени к Бенуа, и тот не знал, куда девать руки. Артистический талант Симона впечатлил Тибо. Король даже пообещал определить его в труппу королевского театра. Кучер пришел в восторг от такой перспективы и принялся жонглировать медными кувшинами, но дело кончилось плохо: один упал в костер, пошел едкий дым, представление на этом кончилось.