Следующее утро началось с обязательного звонка Ибрагима. На этот раз он просто хотел узнать обстановку. Айлин с нетерпением ждала, когда я опять буду в форме. Идти одной в Египетский музей ей было неинтересно.
— Ну ладно, сегодня уже, наверное, можно, — сказала я.
Я знала, что это было не самое мудрое решение. Но мне не хотелось, чтобы у Халида сложилось обо мне впечатление, что у меня слабое здоровье.
Когда мы подъехали на такси к дому Ибрагима, я осталась в машине, а Халид подошел к входу и позвонил. Вернувшись через минуту, он сказал:
— Вылезай, они ещё не готовы.
Я застонала. Опять придется целый час пить чай, пока они наконец соберутся.
В тот день мне было трудно сидеть в кругу мужчин и покорно ждать, когда хозяин наконец соизволит объявить о своей готовности выйти из дома. Халид видел это и сочувственно поглядывал на меня. Но изменить он ничего не мог. Да и как? Поскольку я у них уже освоилась и чувствовала себя как дома, я встала и отправилась на поиски Айлин. Она прихорашивалась в ванной, склонившись над туалетным столиком.
— О, Верена, прости, я уже почти готова.
— А Ибрагим и его гости?
— Ну, я надеюсь, они сейчас уберутся. Иначе пусть Ибс пеняет на себя — мы поедем в музей без него.
— Ладно, пойду разведаю обстановку.
Мне надоело играть роль бессловесного статиста, поэтому я сразу же подошла к Халиду и сказала:
— Ну что, поехали? Айлин говорит, что мы можем отправиться в музей без Ибрагима.
Его лицо вдруг словно окаменело. Я поняла, что теперь мне лучше помолчать. И что мне предстоит усвоить ещё одну истину: женщинам здесь не полагается задавать тон, во всяком случае, на людях. Даже если дома, в кругу семьи, все нередко обстоит иначе, в общественных местах или просто при чужих — это табу.
Я тогда не осознавала, как часто я своим поведением обижала Халида. Неудивительно, что я потом никак не могла понять, почему он остаток дня был молчалив и замкнут.
К вечеру я уже чувствовала себя не в своей тарелке. Я считала причиной возникшего между нами напряжения эти восточные мужские посиделки, которые не доставляли удовольствия ни мне, ни Халиду, если мы были вместе. Так больше продолжаться не могло. Нам нужно было серьезно поговорить — и как можно скорее, пока не начались неразрешимые конфликты. На лице Халида уже отразились первые признаки отчаяния. «Или я сейчас же соберусь с духом и заговорю с ним, или я уже никогда не решусь», — подумала я.
— Милый, мы ведь договорились, что будем открыто обсуждать друг с другом любые проблемы, если они появятся.
Он отвернулся с таким выражением, как будто ему все это было крайне неприятно.