Стоя на коленях перед чемоданом, он с остервенением рылся в нем, безуспешно пытаясь что-то отыскать. Наконец он откопал связку писем — моих писем. Подойдя к кровати, он швырнул их мне с перекошенным от ярости лицом.
— Они мне больше не нужны!
Я застыла от изумления и ужаса.
— Халид!..
У меня даже закололо сердце. Я видела, что это все серьезно. Настолько серьезно, что дальше некуда. Я изо всех сил старалась сдержать подступившие слезы.
— Пожалуйста!.. Не надо!.. — пролепетала я.
Но он был в этот момент безжалостен. Он обрушил на меня бог знает какие проклятия — я ведь не понимала ни слова из того, что он говорил. Он метался по комнате как зверь — от окна к двери и обратно. И что-то в исступлении твердил по-арабски, дико жестикулируя. Наконец он умолк.
Я увидела, что он опять стоит на коленях перед чемоданом и судорожно укладывает в него вывалившиеся вещи. Я, всхлипывая, собрала письма в охапку и отнесла их ему обратно.
— Халид!.. Пожалуйста!.. Возьми их обратно…
Он захлопнул крышку чемодана, встал и повернулся ко мне спиной.
— Халид!.. Как ты можешь так просто перечеркнуть все, что было нам так дорого?… Единственные свидетельства нашей любви! Посмотри на меня! Пожалуйста!..
Он повернулся — в глазах его стояли слезы. Он прижал меня к груди вместе с письмами и долго не отпускал. Он все ещё испытывает ко мне глубокие чувства, думала я растроганно. Я уже не в состоянии была ориентироваться в этом хаосе эмоций и ощущений. Ясно было одно: что мы в силу принадлежности к разным культурам попали в дебри почти неразрешимых противоречий. Причем задолго до того злополучного дня. Это, похоже, произошло ещё в наших письмах.
В ту ночь мы оба уже не решались ничего говорить или делать, чтобы как-нибудь не ранить друг друга или опять не стать жертвой какого-нибудь недоразумения. Мы просто молча лежали, крепко обнявшись.
Утром я тихо улизнула на работу. Его кроссовки валялись на полу рядом с кроватью. Когда я вернулась домой, ни Халида, ни его чемодана не было. Ни прощального письма, ни записки — ничего. Я стояла как истукан, не зная, плакать мне или радоваться. Я чувствовала только какую-то странную пустоту. Когда я налила себе стакан воды, то лишь с трудом смогла поднести его к губам — так дрожала моя рука. В конце концов меня прорвало. Все мое прошлое вдруг вихрем пронеслось у меня перед глазами, как фильм ужасов, и я разразилась рыданиями.
Позже я не раз спрашивала себя: а может, Халид ещё до того хотел повидать меня — ещё по пути в США? И если так, то, может быть, наша несостоявшаяся встреча была предопределена?