Сиротки (Вой) - страница 168
– Оставайся. Латерф, отведи ее и… Да можешь не возвращаться. Наговориться еще успеем!
– Пан Хроуст, – произнесла Шарка, забыв о его просьбе, но гетман не стал ее поправлять. Она замялась, не зная, как собрать в нечто осмысленное слова почтения и благодарности, но Хроуст произнес:
– Ступай, дочка. Впереди много времени.
Латерфольт приобнял ее за плечи и повел прочь от костра. Они миновали город – шумный, празднующий, горящий в ночи. На улицах гремели музыка и смех, и каждый, кто встречал егермейстера и Хранительницу Дара, принимался кланяться и отдавать честь сердцем. Латерфольт спешил. Шарка едва поспевала за ним и не сразу осознала, что ведет он ее не к особняку, но на пустынный берег, где в свете полной луны волны набрасывались на ушедшие в пучину развалины.
Они не говорили. Она не спрашивала, зачем он привел ее сюда, словно желая спрятать свое сокровище от чужих глаз. Латерфольт по-прежнему обнимал ее за плечи, прижимая к себе все крепче при каждом дуновении ветра.
– Шарка. – Его голос прозвучал близко, как никогда раньше, у самой ее щеки; его дыхание щекотало кожу. – О, Шарка… Интересно, представляешь ли ты, что натворила своим появлением?
– Латерф, я… Я ничего…
Он уткнулся лбом в ее лоб: черные глаза – прямо напротив ее глаз, сильное молодое тело – горячее, чем жар костра.
– Я даже не знаю, что такого я сделала, – лепетала Шарка. Шум моря съедал ее голос. – С того дня я просто шла, словно в темноте, и даже теперь ничего не понимаю…
– Я все объясню, обещаю, – ласково ответил Латерфольт. – Ты больше не в темноте и никогда туда не вернешься! Потому что ты и есть свет.
Его губы прильнули к ней бережно и робко, словно спрашивая разрешения. Она, не колеблясь, впустила его в себя, вцепившись в растрепанную гриву. Мир ушел из-под ног. Голова закружилась, и не осталось ничего, кроме его рук, его губ – и волны чужих воспоминаний, обрушившихся на нее в одно мгновение.
XVII. Обещания
Стрела попала точно в яблоко, в самую его сердцевину. Покачавшись на ветке, оно нехотя упало в траву. Вилем торжествующе воскликнул, подобрал расколовшиеся половинки и сунул одну в рот.
– Эй, урод!
– Тебе кто-то разрешал трогать яблоки?
Кулак пролетел в пяди от лица, но юркий Вилем успел пригнуться так быстро, словно ему это не стоило никаких усилий. Трое братьев – близнецы Борек и Робин и старший Бучек – угрожающе обступили его. Все они были как на подбор крупные, белобрысые, с рыхлой мягкой кожей, совершенно не похожие на щуплого смуглого Вилема с узкими глазами. Как же много значит материнская кровь! Казалось, у него с единокровными братцами нет ни единой общей черты.