— Не надо…
Луа выпил вино и сразу же налил еще. Наполеоне поморщился. На Корсике умели ценить хорошее вино, он с детства привык трепетно относиться к этой великой радости жизни и не понимал, как можно хлестать прекрасный напиток бутылками.
— Что, не нравлюсь? — спросил Луа, ставя пустой стакан на пол, рядом с бутылкой.
— Нет, — покачал головой его гость.
— Почему? — в голосе Луа слышался не столько вызов, сколько интерес.
Буонапарте, которому давно хотелось поговорить с Луа по душам, выразительно пожал плечами.
— Говори! — повысил голос Луа. — Я не обижусь!
И молодой офицер решился. Да и что, собственно, он теряет? Не понравится — уйдет!
— Извини меня, Пьер, — произнес он, — но мне странно видеть одаренного человека, который целыми днями валяется на кровати и пьет вино! Никакая у тебя не простуда, — махнул он рукой, — а самый обыкновенный запой! И я не понимаю, как можно быть рабом постыдной слабости?
В словах молодого корсиканца звучала озлобленность. Неужели люди и на самом деле настолько слабы, что не в силах владеть собой. Один сходит с ума от неразделенной любви, а второй сутками валяется в своей каморке и хлещет вино. А ведь это были далеко не самые худшие представители человеческого рода!
— Видеть одаренного человека… быть рабом постыдной слабости… — с каким-то странным выражением в глазах повторил Луа. — Боже ты мой, — поморщился он, — какие красивые и бессмысленные слова! А не странно тебе, — повысил он голос, — видеть этого самого одаренного человека в той клетке, в которую его заперли?
— В какую клетку тебя заперли? — недоуменно взглянул на приятеля Наполеоне.
— А в ту самую, которая называется полком Ла-Фер! — еще более повысил голос капитан. — Если не сказать большего! Ты видишь эту женщину! — ткнул он рукой в картину.
— Конечно, вижу! — пожал плечами Буонапарте.
— Да ни черта ты не видишь! — махнул рукой Луа, снова наливая себе вина.
Он сделал несколько больших глотков, жарко выдохнул и взял с засыпанного пеплом стола трубку. В комнате запахло превосходным голландским табаком, единственной роскоши, которую позволял себе Луа.
— А что я должен в ней видеть? — с вызовом спросил Наполеоне, которому становилось все интереснее.
Луа смерил приятеля долгим взглядом и, к великому изумлению своего гостя, воскликнул:
— Себя, кого же еще! Вот ты обвинил меня в рабстве, — с необыкновенным оживлением продолжал он, — но ведь и ты такой же раб, как и я! Да, ты молод, талантлив и думаешь, что стоит тебе только протянуть руку, как звания, должности и награды сами упадут в нее! Но… ничего этого не будет! Пройдет еще несколько лет, и ты поймешь, что прожил всю свою жизнь точно в таком же темном и глухом лесу, какой окружает эту мадам Предвестницу и из которого тебе никогда не выбраться! Да, ты на две головы выше всех остальных, но что толку от всех твоих дарований, если ты навсегда останешься в капитанах, а бездельник и дубина де Пешо через несколько лет станет генералом только потому, что в его жилах течет голубая кровь древнего бретонского рода! Великое преимущество, не правда ли?