Опираясь на руку комиссара госпиталя, я с трудом попрыгал за ним. Никто, кстати, костыль мне не подал, пришлось самому наклоняться. Заведя меня в кабинет и помогая сесть, комиссар предложил курить.
– Спасибо, – кивнул я, но не стал закуривать.
Черт его знает, что мне сейчас предстоит пройти.
– Рассказывай!
– А что рассказывать, товарищ комиссар? В плену, когда в начале войны попались немцам, многие бойцы, те, что называли себя украинцами, открыто говорили о ненависти к русским и к Союзу вообще. Говорили, что их никто не спрашивал, хотят ли они жить в одной стране с русскими. Еще ругались, что дескать Гитлер хотел Сталина свергнуть, а им дать независимость, мол, надо не за Красную Армию воевать, а за немцев…
Хрум! В руках комиссара сломался карандаш, а бешеные глаза выдавали крайне озлобленное состояние.
– И ты это предложил бойцам? – вскинулся комиссар.
– Нет, вы не поняли, я же не совсем дурак. Бойцы говорили о том, что скоро Киев освободят, а я рассказал о том, что слышал от украинцев. Этот, что меня ударил, сказал, что сам с Киева и такого мне не простит.
– Тебе повезло, что я в это время проходил, иначе тебя бы забили за такие речи. Надо же догадаться, сказать такое раненому в боях красноармейцу! Ты в своем уме? Когда и как долго ты был в плену?
– Ну, в июле вроде попал. Мы где-то у Могилева были. Что произошло, я не знаю, был бой вроде, очнулся, меня ребята тащат на себе по дороге. Вокруг конвой немецкий, потом какой-то барак был, на работы водили…
– Сбежал?
– Вроде того…
Как я расскажу ему, что сбежал через расстрел?
– Сделаю запрос на тебя. Пока иди в палату, да помалкивай. Трогать тебя не станут, побоятся, но и ты не болтай больше такого.
– Хорошо, – я встал, опираясь на костыль.
– Это предатели были, те, кто такое говорил. Скольких мы таких передавили после революции, а вишь, есть еще. Я тоже украинец, но и мыслей таких не допускал никогда. Понял? Мы кровь свою в гражданскую проливали не для того, чтобы врагу продаться. Мы создали себе страну, где все для гражданина, и не важно, где он родился, главное, чтобы человеком был!
– Понял, – кивнул я и повесил голову.
В палату я вернулся осторожно, если честно, то даже побаивался. Комиссар мне дал кусок бинта, им я вытер нос, кровь уже не текла, но боль была, наверняка на утро синяки вылезут под глазами. Господи, сколько раз я тут уже получал по всем частям тела, даже не сосчитать. Но в этот раз сам дурак. К чему я брякнул это?
Улегся на кровать, старался не шуметь, все делали вид, что спят, время было позднее, но предательски грохнул костылем, когда ставил возле тумбочки.