Снежана отвернулась и вышла из ванной, оставив смущенного Ганина в покое. Слуги уже подлетели с полотенцами, а потом повели его обратно в гардеробную и только там Ганин, взглянув в огромное ростовое зеркало, понял, почему она так себя повела — такое он видел разве что в Пушкинском музее, куда они ездили из института с экскурсией смотреть шедевры античного искусства. Перед ним стоял никто иной как сам Аполлон Бельведерский собственной персоной — высокий, стройный, атлетически сложенный, волосы — светлее солнечного света, а глаза — синее неба…
— Но ведь это не я! — вскричал Ганин. — Я не хочу быть в таком виде! Верните мне мою внешность обратно! — и топнул ногой.
— Ну что вы, ну что вы, милорд, как же можно вам в другом виде явится к её отцу?! Иначе нельзя, мрррр, а то — в морду, в морду дадут, как пить дать — и нам тоже, заодно!
— Вор-р-р-р-р-оненку на Олимпе не место, милорд, — подхватил клювоносый. — Там только соколы да орлы, кар-р-р-р-р, орлы да соколы!
Ганин замолчал и позволил себя одеть. Он уже понял, с кем он имеет дело, и в его голове созревал рискованный, но вполне исполнимый план. «Ну что ж, Снежаночка ты моя ненаглядная, мы ещё с тобой пободаемся, дорогуша, пободаемся, — подумал про себя Ганин. — Все-то ты придумала хорошо, вот только одно упустила, одно пропустила… Говоришь, судьба ты моя, а все ж таки есть ещё одна лазейка, и уж ею я непременно воспользуюсь, непременно!».
— Карета подана, милорд! — раздался громоподобный бас, напоминающий скорее рык какого-то хищного зверя, чем голос человека, и в проеме двери показался двухметровый здоровяк с развитой челюстью, пудовыми кулаками, покатым приплюснутым лбом и носом, также одетый в бархатный старинный костюм. — Её высочество ожидает вас! — и он отвесил немного неуклюжий поклон.
Ганин выдохнул и поплелся вслед за великаном.
У ворот поместья уже стояла позолоченная карета, запряженная шестеркой вороных. Здоровяк с удивительной для его телосложения грациозностью запрыгнул на козлы, а Тимофей и клювоносый — на задники кареты —, предварительно открыв дверцу Ганину. Внутри кареты уже сидела Снежана, источая на всё и вся сильный розовый аромат, усилено работая веером из белоснежных перьев.
— Трогай! — наконец, резко крикнула она, и здоровяк щелкнул вожжами. Кони поскакали.
— Не понимаю, Снежаночка, а почему мы едем на прием утром? — сказал Ганин. — Мы ведь с тобой ещё даже не обедали. Обычно ведь приемы бывают вечером…
Снежана смерила его по-королевски величественный взглядом, о чем-то подумала, а потом сказала: