— Мой отец настолько могущественен, что он может в любой момент сделать ночь — днем, а день — ночью. Да и вообще — какое это имеет значение? Ты задаешь слишком много вопросов, дорогой, и мне это не нравится. Бери пример с Тимофея — он делает то, что ему говорят и не задает вопрос «почему». Запомни, если Я что-то говорю, значит, это имеет смысл и твое «почему» здесь совершенно неуместно.
— Но ведь он — слуга, а я… Кстати, а кто я — для тебя? — вдруг спросил Ганин, не отводя взгляда от её лица.
Снежана прищурила глаз.
— Ты — Мой Художник, а я — твоя Муза. Согласись, что когда говорит Муза, Художник умолкает и трудится без вопросов до тех пор, пока работа не будет закончена, а потом принимается за новую — и так далее.
— Значит, все-таки слуга, даже, я бы сказал, раб… — лицо Ганина исказила кислая гримаса как от оскомины.
— Все мы — чьи-то рабы — пожав обнаженными плечами, философски заметила Снежана. — Думаешь, там — она указала пальцем на небо — не рабы? Все рабы всех: ты — мой, я — его, он — ещё кого-то… Когда ты поймешь это, жить становится легче как-то, спокойнее… Советую тебе принять такой образ мыслей и тогда тебе будет хорошо со мной. Нам предстоит ещё очень долгое и плодотворное сотрудничество, — она широко улыбнулась и игриво щелкнула Ганина по носу. Ганин замолчал. Говорить больше не хотелось.
— Эй, Леша, Леш… Ну не дуйся! Скоро ты привыкнешь и поймешь, что лучше жизни у тебя никогда не было и не будет!
Но Ганин уже отвернулся и смотрел в окно. Его захватила другая мысль — посмотреть, как карета пересечет ту полосу тумана, до которой ему не удалось добраться на лошади утром. И действительно, ожидания Ганина оказались не напрасны — туман стремительно приближался, и вот уже карета «нырнула» в самую что ни на есть трясину. Вокруг ничего не было видно, кроме белесой ваты. Ощущение было примерно такое же, когда влетаешь на самолете в самой гущу кучевых облаков…
— Интересно, а почему я не мог приблизиться к этому туману? И куда он ведет нас?
— Ничего интересного, — тут же ответила Снежана — видимо, она так и ждала повода заговорить. — Я просто привязала тебя к дому на поводок, так что куда бы ты ни пошел, все равно вернулся бы к своей конуре. А за туманом все равно ничего нет. Даже если бы ты вошел в него, ты бы никуда не пришел.
— Как — никуда?.. — не понял Ганин и удивленно уставился на Снежану.
— Так. Просто никуда. Ты все равно не поймешь, глупыш. Вы, люди, считаете себя такими умными, что деваться некуда — вот, мы и в космос, мол, летаем, вот и на дно океана опускаемся… Фи! — презрительно сморщила носик Снежана, — а не понимаете, что вы как были мурашами, так мурашами и остались. Все ваши «космосы» — это как лесная полянка для мураша, а полянка эта — посреди огромного леса, а за лесом — миллионы километров равнина, а равнина — на континенте, а за континентом — другой, а там — тропики, пустыня, горы, ледяная бездна, океан… Мурашу даже и представить невозможно даже что такое «лес» как понятие, а про океан или пустыню или тундру ему и твердить бесполезно! Так что, Леш, я и говорю тебе — лучше вопросов не задавай. Бить я тебя не буду, ты — человек интеллигентный, умный, сам все понимаешь. Головка у тебя лопнет даже от того, что знаю я, а уж мой отец… Больше его знает только один Создатель… — тут она выразительно показала глазами на небо.