Ей-богу, я бы сдал зачеты Вам, профессору Бурсову, — по русской классической, по советской, по зарубежной литературе, заодно и по психологии, по истмату — на основе прочитанных Вами лекций за годы наших прогулок под ручку (уже без малого двадцать лет).
Жажда просветительства, может быть, главное свойство Вашего интеллекта, потребность души. Ни на что другое, как я Вас помню, Вы не тратили сил и времени, только на просветление умов — в лекциях и семинарах, в своих трудах, строго научных, но не специальных, обращенных ко всем нам: «Лев Толстой», «Критика как литература», «Личность Достоевского», «Судьба Пушкина» — и в каждом разговоре с попавшимся Вам под руку (под ручку) собеседником.
Когда литератор берется писать о критике, тут сразу ищут личного интересу...
Но что значит критик? Не я задаю Вам этот вопрос, Вы сами им задались, вступая на стезю литературной критики, — и отвечали на него на протяжении всей своей критико-литературоведческой судьбы. Однажды оброненные по дороге заметы, написанные по какому-либо поводу статьи, «Вечерние думы», воспоминания, прогнозы собрали в книгу «Критика как литература». Книга эта не итоговая, именно в дороге написанная, — не только в поучение читающей публике, но и в подмогу себе самому, идущему, сомневающемуся, не чаящему остановки.
Что меня всегда поражало, Борис Иванович, так это удивительная Ваша способность не останавливаться — на законченном труде, на изреченной вслух или написанной мысли, на чьем-то авторитете — не подбивать бабки, не подводить черту, а двигаться дальше, по-молодому живая подвижность Вашего ума и характера.
В книге «Критика как литература» Вы напоминаете всем, кто пишет о литературе — и себе в том числе, — простую, известную, кажется, истину-аксиому: предметом исследования критики и литературоведения является не данный текст, не взятое для разбора сочинение, а личность автора-писателя, не только в ее общественно-исторической конкретности, но и в человеческой единственности характера-судьбы. И пишете Вы об этом по-своему, без профессорского апломба, доверительно, как-то очень по-добрососедски: «Надо набраться смелости и признаться, что далеко не все литературоведческие книги, и из числа обладающих немалыми достоинствами, можно рассматривать как литературные произведения. Пускай многие литературоведы, тем более критики, состоят членами Союза писателей, — это не гарантия, что они писатели...»
Можно предположить, что критики, прочтя этот Ваш постулат (чтобы не сказать парадокс), призадумались: писателем хочется быть каждому, кто вступил в писательский союз (и множеству невступивших). И Вы берете под ручку задумавшегося коллегу, ведете по обширнейшим запасникам Ваших познаний. Вы терпеливо просвещаете коллегу, нимало не давя на его самолюбие, постоянно признаваясь в собственных несовершенствах. Ну, конечно, берете в главные союзники Белинского. Мы забываем, нам лень взять с полки когда-то пройденные по программе литвуза тома, а в них это есть, вот, пожалуйста: «Творческая деятельность поэта представляет собою также особый, замкнутый в себе самом мир, который держится на своих законах, имеет свои причины... требующие, чтобы их прежде всего приняли за то, что они суть на самом деле, а потом уже судили о них».