— Ты лейтенант, — сказал я.
— Я лейтенант, — сказал с радостью Миша.
— Мда... — сказал я.
— А ты? — спросил Миша.
— Я не лейтенант, — сказал я.
— Почему же?
Как мне показалось, он удивился. Я посмотрел на него с интересом.
— Не знаю, — ответил я.
— А я лейтенант, — сказал Миша.
— Ты лейтенант, — сказал я.
— Лейтенант я, — сказал Миша.
— Лейтенант... — сказал я.
Мы помолчали.
Потом попрощались.
Он пожал мне руку и отдал честь.
— Лейтенант, — сказал я, — конечно...
Он пошел. На площадке лестницы остановился. Повернулся ко мне весь в улыбке. И опять отдал честь. Только щелкнул отчетливо каблуками. И уже пошел окончательно.
На этом материале, по этому сюжету можно бы написать другой, как говорится, развернутый рассказ, с реалиями быта, места и времени, с проникновением во внутренний мир действующих лиц: здесь и юношеская гордость по поводу первых знаков отличия, тут и зависть однокашника, не получившего этих знаков, тут и крах отроческой дружбы, и резкое размежевание жизненных установок. Все эти состояния, положения и ситуации уже разработаны в литературе. Однако Голявкин написал свой рассказ без оглядки на традицию. В рассказе всего тридцать строк, да и строчки-то укороченные, рваные, сплошь многоточия. Экспозиции нет, четыре пятых рассказа занимает диалог, спотыкающийся, косноязычный, построенный на недоговоренностях. Однако рассказ весь живой, действенный, в нем нет привычных изобразительных средств, но резко выражены взгляд автора, его волевое начало и вместе с тем его усмешка над человеческими слабостями, такая добрая, такая понимающая!
Все эти свойства и особенности дарования Голявкина впоследствии будут причудливо варьироваться, развиваться: каждый новый рассказ — это обязательно эксперимент, изобретательство, поиск не только жизненной ситуации, но и формы, окраски. С годами рассказы станут чуть попространнее, обрастут бытовыми подробностями, обретут бо́льшую определенность авторской мысли, появятся на свет свидетельствующие о зрелости мастера вещи: «В гостях у соседа», «Не хотите ли выстрелить из лука?», «Густой голос Выштымова», «Калейдоскоп», «Веселые ребята».
Я говорю о «взрослых» рассказах Голявкина, однако все сказанное относится и к его книжкам для детей. Правда, в детских книжках больше заметен профессионализм, дает себя знать привычка к каждодневному труду за столом, отработанность приемов и стиля, адаптация сложностей жизни применительно к детскому сознанию, некоторая назидательность, нужная детям. Но вместе с тем Голявкин везде остается самим собой — неистощимым экспериментатором, изобретателем, художником.