Смех лечит от предрассудков, от самовлюбленности уверенного в себе невежества и от множества других широко распространенных недугов и недомоганий. Это общеизвестно и многократно подтверждено, однако смеяться над людьми — где взять это право? Как найти в себе мужество — писать человеческую комедию, пройти эту школу человекознания, чтобы возомнить себя умнее всех и смеяться над всеми?
Отработаны разные способы, виды и жанры профилактики общественного сознания с помощью смеха. Одни пишут сатиру, едко высмеивают зло, в какие бы оно не рядилось одежды, другие иронически (или сардонически) насмехаются над бытовыми неурядицами, недостатками, злоупотреблениями в разных сферах. Для этого существуют капустники, «крокодилы», «ежи», «колючки», «шпильки», «слоны». Еще пишутся водевили и рассказываются анекдоты. Авторы этого рода сочинений убеждены в своем праве изобличать и высмеивать, поскольку обличаемые ими пороки и недостатки самоочевидны.
«Ежи» и «колючки» — необязательно литература и искусство. Конечно, тут бывает и взаимопроникновения однако, насколько я помню, Голявкин редко печатал рассказы в сатирико-юмористических разделах журналов и сборниках. Голявкинский смех служит не столько обличению, сколько «распрямлению стана», духовному раскрепощению. Его человекознание, дающее право на «человеческую комедию», основано на углубленном познании. К рассказам Голявкина вполне бы можно ставить эпиграфом строки Гоголя: «Чему смеетесь? — Над собой смеетесь!..»
Голявкин потому так легко, так беззлобно, так вкусно смеется над человеческими слабостями и странностями, что умеет вглядеться в себя самого, проверить очередной свой сюжет на собственном опыте, заглянуть к себе в душу — и посмешить почтенную публику, не возвышаясь над ней в качестве всезнающего творца, но и нимало не унижаясь, не панибратствуя с ней, не применяясь к ее языку и вкусам.
Рассказы Голявкина при всей необычности их формы, при склонности автора к эксперименту не только над словом, но и над смыслом, к гротеску, фантасмагории, эдакому сюрреальному повороту, свободны от какого-либо снобизма, они в лучшем смысле демократичны. И если в рассказе «В гостях у соседа» разъевшийся домашний кот попивает пиво и приговаривает: «Бывает, бывает...», то это в порядке вещей для Голявкина, для выработанной им художественной системы отображения действительности. Ведь разговаривал же крокодил у Ф. М. Достоевского, и это тоже было в порядке вещей для «фантастического реализма» Достоевского.
То, что обывателю представляется «нормальным» в его быту, в житейской возне, в потугах не отстать от космических скоростей века, может показаться художнику не менее фантастическим, чем говорящий кот или боксирующий попугай. Что поделать — у художника несколько иной угол зрения, чем у обывателя...