— Господи, — невесело смеялась она, — и когда все это кончится. Неужели так и суждено до скончания века скитаться!
Рыбницы мне понравились. Большое село, протянувшееся по берегу Волги. Приехали мы в канун пасхи, и только успели устроиться с жильем, как Волга вышла из берегов и затопила все: село, огороды, влилась в луга. Звонили колокола, и жители плыли в церковь в лодках. И в гости друг к другу переправлялись таким же путем.
Конечно, никак я не мог подумать тогда, что мне спустя много лет пригодятся впечатления от этого волжского разлива и что они найдут место в повести «Ненужная слава». Я убежден, чем впечатлительней писатель, тем больше у него материала для книг. Впечатления накапливаются исподволь, совершенно непроизвольно, то есть писатель не может приказать себе: вот это помни, а это нет. Проходит какое-то время, даже годы, десятилетия, писатель пишет книгу, и вдруг в нужный момент в памяти всплывает то, чему он был свидетелем в детстве. И хотя это детские впечатления, но они оказываются вполне пригодными для зрелого человека. Так и этот разлив пригодился мне спустя тридцать лет. Не забылся, а таким именно и предстал, как я его видел в Рыбницах.
Хорошо было носиться по песчаному берегу Волги, по ее теплым отмелям, купаться, зачарованно всматриваться в проплывающие пароходы. А днем, в жару, «щупать рыбу» в маленькой речонке Рыбинке. Для этого надо было залезть в воду и запустить руку под корни затопленной коряги. Там всегда было полно серебристой мелочи. Рука сразу выхватывала по нескольку штук и выбрасывала на берег, подальше от воды.
Поселились мы в доме Курпатовых, на втором этаже.
До революции Курпатовы жили состоятельно. Да и тогда еще имели ветряную мельницу, на которой пилили бревна на доски. Внизу еще при отце был магазин с железной зеленой дверью на толстых засовах. Напротив дома стоял под железной крышей кирпичный склад. Но когда мы приехали, то и магазин и склад пустовали. Был еще большой, крытый тесом двор с конюшней, коровником, овчарней, но и это было в запустении.
«Ныне только крохи да в зипуне блохи», — сказал молодой хозяин, Николай Курпатов.
Он был женат на молодой женщине, небольшого роста, с веснушчатым лицом, которую все звали просто Шура. К нам, ребятам, она была очень расположена и часто показывала свои гимназические дневники с забавными записями, вроде: «Юлий Генрих Циммерман, Циммерман, Циммерман!» Была у них маленькая дочь. С ними жила мать Николая, старуха Елизавета, и младший брат Николая Костя, с которым я очень подружился.