— Какое тебе дело, бил он меня или не бил? Ты только и ждешь, чтобы с ним случилась какая беда! Чего тебе от нас надо? — хрипло выкрикнула она Михаилу в лицо. Он стоял, высокий, как всегда опрятный, чистюля этакий! — Чего тебе надо?
Михаил молча глядел на нее и не верил, что когда-то давным-давно целовал ее, понимая, что ничего уже нет в этой огрубевшей женщине от той, с которой бродил по берегу моря, слушал его вечный шум, мечтал на ней жениться. Понимал, и тем больше ее было жаль за ее несчастную судьбу, и, чтобы облегчить ей муку, помочь ей вернуть прежнюю жизнь с пьяницей мужем, со скандалами, драками, сказал:
— Успокойся, Василий вернется. Сегодня же придет. — И пошел со двора. И не оглянулся.
1971
Эту историю мне рассказал попутчик в поезде. Рассказывая, он то и дело повторял: «Мне стало страшно», «с горечью я подумал об этом несчастном охотнике». Говорил он о лесе, какой это был «дремучий» лес, и о себе, что он «горожанин, но любит природу, охотничает», что это его «хобби», и еще другие были слова, и все же он не был рассказчиком. Факты он еще мог передать, но свое состояние, что пережил, перечувствовал, ему было выразить трудно, поэтому он и обошелся набором трафаретных слов, как только дело коснулось самой сути, то есть когда он увидал скелет.
Конечно, ему стало страшно, но это слово еще далеко не выражало того состояния, какое овладело им. И его раздумья — не в тот момент, а позднее — тоже, конечно, не могли ограничиться такими словами, как «с горечью я подумал». Он думал не только об охотнике, но и о себе. Кроме мыслей, которые были довольно поверхностны, им владели чувства — сложные, глубокие, когда он плакал, и звал на помощь, и упал лицом на землю в отчаянии, — эти чувства были, но ни тогда, ни позднее, уже рассказывая мне, он не смог их выразить. Самое большее, что он мог сказать, — «страшно». На самом же деле было то состояние, когда безысходность уже на грани истерики. Вот что с ним было, когда он увидал зимовку под черным крылом столетней ели.
До того он уже два дня плутал по вологодским лесам. Я никогда в этих лесах не бывал. Видал их только однажды с самолета. Летел из Архангельска в Ленинград. Самолет шел на небольшой высоте, и мне хорошо были видны эти северные леса, бескрайние, однообразные, прореженные громадными болотами с блюдцами озер. Помнится, я тогда еще подумал, что вряд ли там бывал человек, — уж слишком много болот отделяло густую чащобу от поселков и деревень. Конечно, зимой на лыжах можно добраться...
Но тогда было лето. Точнее, август. Охотника, как и рыбака, всегда тянет дальше. И он забрался в глушь. У него был туристский компас. В рюкзаке — котелок, сухари, соль, чай, спички. Он не боялся заблудиться, и шел все дальше, дальше, в надежде попасть в такие глухие места, где дичь еще не встречала человека.