— Тогда откройте эту папку и покажите мне хоть один факт, подтверждающий то, в чем вы голословно обвиняете меня, — сказала Джина.
Гаврила подумал и как-то не совсем уверенно сказал:
— Придет время, — все откроем и все покажем. А пока что остановимся на этом.
— На чем на этом? — спросила Джина.
Гаврила не ожидал, что Джина так отреагирует на его витиеватые, совсем непонятные и неконкретные обвинения, что даже поперхнулся, но продолжал свой наглый и садистский допрос...
Потом Гаврила позвонил в партком и, получив разрешение, пригласил Джину пройти в партком, где в присутствии секретаря продолжил свои садистские измышления и утверждения.
Но Джина, зная свою непричастность к тому, в чем ее упрекали, и даже обвиняли, держалась твердо занятой позиции невиновности, была спокойна и никогда не позволила запутать и обвинить в том, в чем она не была виновна. Ей приписывали связь с хозяйским сыном, гражданином другой страны, другой национальности, но она опровергла эти домыслы, а у Гаврилы и секретаря парткома, предъявлявшим Джине претензии, не было прямых улик и никаких доказательств.
Анализируя все происходящее, Джина сделала вывод, что все эти обвинения строятся на каком-то доносе без конкретных примеров и фактов. Она даже подумала: не причастна ли к ее обвинению близкая подруга Жозефина, которая знала почти все тайны и могла их по-своему неправильно истолковать и сообщить о некоторых из них своему начальству, а те, когда Джина улетела в Центр, все ее досье переслали туда, вслед за нею. В то же время Джина понимала, что все обвинения и претензии строятся на каких-то отрывочных сведениях и домыслах, без единого подтверждения, которые она не могла бы опровергнуть. Джина держалась твердой позиции непричастности к тому, в чем ее пытались обвинить, что ей хотели приписать. Держалась спокойно и точно парировала все удары, наносимые работниками-кадровиками.
Особенно пристрастны были офицер отдела кадров Гаврила и секретарь партийного комитета Главного управления.
— Вы, товарищ Джина, с какой целью встречались в конфиденциальной обстановке с сыном хозяина квартиры? Какие вы вели с ним разговоры и на какие темы? — спрашивал ее секретарь партийного комитета Грязнулин.
— Никаких конфиденциальных разговоров я с хозяйским сыном не вела, и у нас с ним никогда не было встреч наедине. Мы с ним обменивались утренними приветствиями, если я встречала его при выходе из комнаты. Не могла же я пройти мимо него, не пожелав «доброго утра». Других бесед и разговоров у меня с ним не было.
— Тогда почему же он позволял себе приглашать вас в кино, в ресторан?