Но вот в начале 70-х «Андрей Рублёв» выходит в так наз. «ограниченный прокат»! Неудобно как-то получается: нам ведь за его показ «залепили строгача с занесением»! И вот назначается (в марте 1975-го) совместное заседание месткома и партбюро для рассмотрения вопроса. Всё шло к снятию выговоров, и вдруг Лев Иванович Скворцов, секретарь партбюро, обращается ко мне: «Владимир Зиновьевич! Вы подписали письмо, содержащее лживые измышления о политических преследованиях в СССР. Как Вы теперь оцениваете свой поступок?». Председатель месткома Владимир Лопатин пытался возражать: «Это не имеет отношения к обсуждаемому вопросу!». Мне бы его поддержать, отказаться отвечать, а я встал в позу: «Я тогда выполнил свой гражданский долг». И Скворцов подытожил: «Осенью у Вас будет переаттестация. Там Вам будет задан этот вопрос, и ответ на него может сказаться на результатах голосования». А ведь когда-то, и не так уж давно, Лёвка Скворцов был моим другом!
Извините, отвлёкся я. Вернусь к совещанию. Результат: с Лены Сморгуновой выговор сняли, с меня нет. Вы спро́сите: «Какая же здесь логика?». Известно, какая — советская.
Вот такая крайне напряжённая обстановка сложилась в Институте русского языка в конце 60-х — начале 70-х гг. Я не преувеличиваю. Так — было.
В этой ситуации надеяться на переаттестацию не приходилось, и я в конце апреля 1975-го года подал в дирекцию заявление о добровольном уходе из Института, которое было Филиным охотно подписано. Прихожу в свой сектор, последний раз сажусь за свой рабочий стол. Всё! И тут коллега, Мария Никандровна Преображенская, член партии, говорит: «А может, мне пересесть на Ваше место, ближе к окну?» Видно, очень уж надоели ей, коммунисту, упрёки «за слабую воспитательную работу» с коллегой-диссидентом. Ещё раньше она «намекала» мне, что пора уходить из Института. Вот в точности её слова: «Володя, в такой ситуации порядочные люди уходят с работы добровольно. Ведь если дойдёт до переаттестации, голосовать против Вас я не смогу, а голосовать за — значит положить на стол партбилет». А ведь мы с ней многие годы сидели за соседними столами, много общались. В годы войны она пошла медсестрой на фронт, в 1944-м году награждена медалью «За боевые заслуги». Общительный, интеллигентный человек. Я очень уважал её. Правда, один эпизод ещё раньше меня насторожил. Кто-то из коллег предупредил меня, что, возможно, наши рабочие столы будут обыскивать. Поскольку мы с Марией Никандровной вели иногда довольно смелые разговоры и она даже показывала мне что-то не совсем легальное, я сказал ей о предполагаемом обыске и посоветовал быть поосторожнее. И что же? Через несколько дней Лёва Скворцов встречает меня в коридоре и спрашивает: «Кто тебе сказал об обысках?» Я, замялся, мол, уж не помню. А он меня предупреждает: «Могут расследовать это дело, и плохо, если цепочка распространения ложного слуха оборвётся на тебе». Что ж, спасибо за предостережение, Лёва…