Все в автобусе как по команде заговорили. Стали дружно вспоминать, каким гонениям подвергалось реалистическое искусство.»
Внезапно лицо у Грекова сделалось неестественно бледным.
— Тебе плохо? — забеспокоился Авилов.
— Что-то стеснилось в груди.
— Может, остановить машину и ты прогуляешься?
— Что ты! Время и так позднее, а планы у нас обширные…
Шел десятый час. Автобус достиг окраины города. Замелькали беленькие домики Севастополя. В 10.15 художники вошли в здание панорамы. Поднялись на смотровую площадку. Вспыхнул яркий свет. Перед глазами у Грекова развернулась знакомая до боли картина: зеленые холмы с надвигающимися красно-мундирными колоннами, фашинные брустверы Малахова кургана, орудия, прислуга…
— Вечная вещь! — невольно вырвалось у него.
Тогда никто из присутствующих не подозревал, что в скором времени великому творению Рубо будет грозить смертельная опасность. Фашистские летчики изберут для себя мишенью здание панорамы. От зажигательных бомб вспыхнет пожар. С трудом ориентируясь в густом дыму, бойцы охраны штыками и ножами разрежут на части огромное живописное полотно и вынесут его наружу. Ввернутый в тюки холст погрузят на лидер «Ташкент», и тот под непрерывными бомбежками с трюмами, полными забортной воды, проникшей через многочисленные пробоины, все же дойдет до Новороссийска.
— Петр Семенович! — вдруг послышалось над плечом у завороженно застывшего Добрынина.
Греков говорил тихо, чтобы не привлекать внимания остальных:
— Мне плохо. Помоги выйти на воздух…
В ближайшем медицинском учреждении — Институте имени Сеченова — врач прописал больному полный покой и лекарства, снимающие сердечные спазмы. Художники вышли на улицу. Греков обессиленно опустился на лавочку на сквере, а Добрынин побежал в ближайшую гостиницу. В «Интуристе» свободных номеров не оказалось. Не зная, что предпринять, он поспешил обратно. На скамье сидел Греков, безжизненно уронив голову на грудь. Добрынин подбежал к нему и торопливо рванул ворот рубашки, чтобы дать приток свежему воздуху. Приложил ухо к груди — сердце не билось. Именные часы, бывшие при художнике — подарок Первой Конной, — показывали два часа дня… Художники отправили поездом тело покойного в столицу, а сами, молчаливые и подавленные, двинулись дальше — на Перекоп.
Последние дни ноября на Перекопском перешейке выдались ветреными и холодными. Зябко поеживаясь от утреннего морозца, нагруженные этюдниками, ящиками с красками, складными стульчиками, художники длинной вереницей растягивались по скату Турецкого вала. На гребне свирепствовал ветер. Согревались тем, что бегали перед своими холстами да подталкивали друг друга в бока. Костров не разжигали — поблизости не было никакого горючего материала, лишь торчали жесткие стебли полыни. Работали до трех часов, а там начинались сборы…