Импрессионистические веянья не обошли стороной Одесскую рисовальную школу. Ладыженский и Костанди придавали большое значение колориту. Для учеников образцом служили полотна Костанди, стремившегося писать прозрачно, умевшего мастерски передавать и блеск красок полудня, и рассеянным предвечерний свет.
Педагоги рисовальной школы прививали ученикам и высокую требовательность к себе. Пример опять-таки подавал Костанди. Он беспощадно выскабливал на холсте всякую деталь, над которой проработал много часов, если ему казалось, что она в картине диссонирует.
С большим волнением Греков переступил порог натурного класса, завершавшего курс обучения, Костанди, оправдывая прозвище Капитанчик, решительно взялся за штурвал управления классом и предложил ученикам попробовать свои силы в работе над эскизами.
Все, конечно, знают, что это такое? — обвел вопрошающим взглядом лица учеников. — Эскиз — предварительный набросок картины… В программу эскизы не входят. Но без опыта работы над ними нечего мечтать об Академии художеств!
Об Академии художеств мечтали все. Началась лихорадочная работа над эскизами. Прекрасные эскизы делали Исаак Бродский, Степан Колесников, Давид Бурлюк. Но всех их затмевал Греков, выделявшийся своим композиционным даром. Поражала его неисчерпаемая фантазия в выборе сюжетов, оригинальность и совершенство компоновки, быстрота, с какой создавались эскизы. Показывая Ладыженскому очередную композицию своего ученика, Костанди сиял.
— Это уже не робкая поделка, а создание зрелое, со своим почерком. Я считаю, что эскиз должен быть выставлен как образец. Здесь есть чему поучиться!
За успехи в работе над эскизами в начале 1902 года Грекову была присуждена стипендия имени Судковского как «наиболее одаренному и нуждающемуся ученику живописного отделения».
Радость от этого события была омрачена неудачами со «штудиями» — классными работами обнаженной натуры.
Костанди пригласил его к себе домой, на Пересыпь, для серьезного разговора.
— Не понимаю, что с вами происходит? — удрученно разводил он руками, разглядывая принесенный юношей этюд. — Шли так хорошо — и пате!.. Я же прекрасно помню ваши натюрморты, серьезные, выразительные. А это что? — кивнул он на холст. — Какие-то безжизненные, анемичные существа!.. Я уже вам говорил, что живопись обнаженной натуры ничем не отличается от живописи натюрморта, и тут и там действуют одни и те же законы… Нельзя писать человеческое тело какой-то особой, «теплой» краской… Вот взгляните!
Костанди резко сдернул ткань, покрывавшую большое полотно на мольберте. Открылась чудесная картина, изображавшая монастырь. На куполах церквей, на зубцах стены лежали мягкие краски опускающегося солнца, в воздухе реяла сиреневая предвечерняя дымка. Умиротворенность, разлитая в природе, еще более подчеркивала напряженность позы молодого послушника на лавочке у ворот обители… Он застыл, трагически обхватив голову руками, отвернувшись от кустов буйно цветущей сирени.