и посвятил себя религиозному служению в храме – или, по крайней мере, я так полагал, пока он не возвел пристройку к своему дому и не открыл в ней букинистический магазин.
С тех пор всякий раз, когда мне требовался материал для моих статей или же я узнавал что-нибудь интересное из новостей, я тотчас направлялся в его пыльный анклав, чтобы вовлечь его в длинную несвязную и хаотичную беседу наподобие тех, что мы бесконечно вели в наши студенческие годы. И хотя можно предположить, что это было просто частью моей писательской работы, в действительности, думаю, я совершал эти визиты, чтобы вновь испытать те чувства, которые я испытывал тогда, задолго до того, как жизнь предъявила нам свои требования. Кёгокудо, бывший болезненно худым в студенчестве, после окончания учебы и женитьбы немного поправился, однако нездоровое, мрачное выражение его лица с тех пор нисколько не изменилось.
– Как ты считаешь, возможно ли, чтобы женщина оставалась беременной в течение целых двадцати месяцев? – тихим голосом медленно проговорил я.
Дон… дон… Откуда-то издалека послышались глухие удары большого барабана тайко; по всей видимости, кто-то тренировался, готовясь к летнему фестивалю[10].
Кёгокудо медленно выдохнул дым. Он не выглядел ни удивленным моим вопросом, ни, по крайней мере, хотя бы немного заинтересованным.
– Ты проделал весь этот путь сюда, ко мне – а не к повивальной бабке или к акушеру, – чтобы спросить об этом? Это значит, смею предположить, что ты уверен в том, будто я могу обладать некими сокровенными знаниями касательно этой материи, недоступными обыкновенной повивальной бабке или врачу?
– Ну, если ты так ставишь вопрос, то нет, я вовсе не ожидаю услышать от тебя что-то особенное. Я просто говорю: предположим, что есть такая женщина, которая не может разрешиться от бремени целых двадцать месяцев… Ее живот должен быть примерно в два раза больше живота обычной беременной, верно? И все же нет никаких признаков, указывающих на то, что скоро наступят роды. Если б это оказалось правдой, разве не было бы это чем-то из ряда вон выходящим? Ты бы не назвал это… странным?
– В этом мире нет ничего странного, Сэкигути-кун[11].
Кёгокудо часто это говорил. Можно сказать, это было его излюбленным выражением. Нет, лучше даже назвать это его девизом. Поняв эти слова буквально, их можно было счесть выражением современного рационализма, но в действительности у Кёгокудо имелась на этот счет своя собственная аргументация, не имевшая ничего общего с привычными представлениями о «рационализме».
От самокрутки в его пальцах уже почти ничего не осталось. Мой друг сделал последнюю глубокую затяжку, недовольно нахмурился и продолжил: