— Я очень надеюсь на это! — против своей воли улыбнулся Сазонов.
Как только за министром иностранных дел закрылась дверь, Янушкевич позвонил генералу Добророльскому.
— Есть надежда на исправление положения, — сказал он, — так что будьте готовы в любое время прибыть ко мне со всеми документами по моему вызову!
В три часа дня Сазонов вошел в кабинет императора.
«У Государя, — вспоминал Сазонов, — никого не было. Входя, я заметил, что Государь устал и озабочен».
В течение пятидесяти минут министр иностранных дел докладывал царю политическую обстановку.
«Я, — писал он в мемуарах, — передал Государю подробно мой разговор с военным министром и начальником генерального штаба и прибавил к этому последние полученные в министерстве иностранных дел известия из Австрии и Германии, которые были еще неизвестны Государю.
Все они не оставляли сомнения в том, что положение за те два дня, что я не видел Его Величества, настолько изменилось к худшему, что не оставалось больше никакой надежды на сохранение мира.
Все наши примирительные предложения, заходившие далеко за пределы уступчивости, которой можно ожидать от великой державы, силы которой еще не тронуты, были отвергнуты.
Та же участь постигла и те предложения, которые были сделаны, с нашего согласия, сэром Эд. Греем.
Перейдя к вопросу о всеобщей мобилизации, я сказал Государю, что разделяю мнение генералов Янушкевича и Сухомлинова об опасности всякой дальнейшей ее отсрочки».
— По сведениям, которыми они располагают, — говорил министр, — официально не объявленная германская мобилизация шла полным ходом, благодаря совершенству германской военной организации. Это обстоятельство создавало для Германии громадное преимущество, которое могло быть парализовано нами, и то до известной только степени, своевременным принятием мобилизационных мер. Генеральный штаб и я считаем, что лучше, не опасаясь вызвать войну нашими к ней приготовлениями, тщательно озаботиться последними, нежели из страха дать повод к войне быть застигнутыми ею врасплох…
Царь задумчиво покачал головой и ознакомил министра с последней телеграммой Вильгельма II.
«Я, — вспоминал Сазонов, — видел по выражению его лица, насколько он был оскорблен ее тоном и содержанием.
Одни угрозы и ни слова в ответ на предложение передачи австро-сербского спора в Гаагский трибунал.
Это спасительное предложение, если бы не счастливая случайность, о которой я упомянул, осталось бы и поныне никому неизвестно.
Дав мне время внимательно перечитать злополучную телеграмму, Государь сказал мне взволнованным голосом: