Многообразие имеет ключевое значение для понимания постгуманизма, как и перспективизм Ницше. Например, в «К генеалогии морали» Ницше утверждает: «Чем больше глаз, различных глаз, сумеем мы мобилизовать для его узрения, тем полнее окажется наше “понятие” об этом предмете, наша “объективность”» [Ницше, 1996в, c. 491]. Этот отрывок особенно важен для постчеловеческой эпистемологии и этики, поскольку и та и другая разделяет перспективистскую критику абсолютного универсализма, поддерживая в современных дискуссиях сдвиг от обобщенного мультикультурализма, который может критиковаться с разных точек зрения, в частности феминистской[340], к ситуативному плюрализму и разнообразию. Что значит плюрализм с философской постгуманистической точки зрения? Плюрализм, который ставит акцент на уважительное сосуществование различных перспектив, индивидов, групп и систем, составляет ядро философского постгуманизма. Феминистская эпистемология, делающая ставку на онто-эпистемологическое понимание телесности и ситуативности, внесла важный вклад в его развитие. Поясним это, задав вопрос: что такое феминистская эпистемология? В 1990-е годы феминистские споры о науке привели к созданию оригинальных эпистемологических подходов, которые впоследствии получили общее наименование феминистской эпистемологии. Среди них выделяется особенно важная для нашего обсуждения позиционная теория, которая была разработана такими теоретиками, как Сандра Хардинг, Патриция Хилл Коллинз, Дороти Смит и Донна Харауэй (см., в частности: [Harding, 1991; Haraway, 1996b]).
Что представляет собой позиционная теория? Она сосредоточена на одном важном аспекте, а именно на отправной точке производства знания. Каждый человек смотрит на мир с некоторой позиции, которая определяется, в частности, его телесностью, индивидуальным опытом, социальными и культурными структурами, религиозными убеждениями и политическими решениями. В таком контексте стремление к бестелесной нейтральной объективности, на которую традиционно претендовала научная практика, считается риторическим ходом, который исторически был выгоден тем, кто был готов его выполнить, и, если говорить конкретнее, тем субъективностям, которые имели полный доступ к властным позициям в иерархии, создаваемой скрытыми процессами гуманизации, о которых мы говорили в части 2. С другой стороны, объективность является ситуативной и телесной. Говоря словами Харауэй, «феминистская объективность означает попросту ситуативные виды знания» [Haraway, 1996b, p. 188]. Поскольку маргинальные и/или подавляемые индивиды и группы должны выучивать взгляды тех, кто обладает привилегированными гегемонными позициями, они могут считаться обладателями двойной культуры; следовательно, их перспективы могут быть объективнее взглядов людей, которые расположены в центре гегемонного дискурса, а потому им не нужно ничего знать о маргиналиях. Например, женщины, родившиеся и воспитанные в патриархальном обществе, со временем знакомятся с патриархальным стандартами и кодами, а также со знаниями и ценностями, к которым нет доступа патриархальной позиции (например, к телесному женскому опыту; к пониманию общераспространенности и нормализации сексизма и гетеросексизма как проявлений дискриминации; к феминистской критике и т. д.). Этот специфический тезис, который получил развитие в понятии «сильной объективности» [Harding, 1993], предполагает скептическое отношение к традиционным «свободным от ценностей» моделям, поскольку зачастую они, прикрываясь нейтральностью, поддерживают предубеждения и ценности, отражающие в конечном счете менталитет и цели исследователей. И наоборот, «сильная объективность» понимает собственное местоположение: ставя акцент на ситуативных видах знания, феминистская эпистемология закладывает фундамент для развития постгуманистической эпистемологии, основанной на телесных перспективистских концепциях и описаниях.