Антропогенная (или – мы можем заимствовать выражение у Фурио Джези – антропологическая) машина является машиной оптической… и состоит из ряда зеркал, в которых человек рассматривает свой образ, уже искаженный в обезьянью морду. Homo – это, в основе своей, «антропоморфное» животное… чтобы быть человечным, человек должен познавать себя как не-человека [Там же, c. 39].
Прежде всего, важно отметить, что животное, задаваемое в этой негативной диалектике, основано на отсутствии реального животного, что ведет к специстскому монологу, в котором (человеческий) субъект творит свой собственный образ, используя для этого отсутствие того, что было положено как радикальное отличие (нечеловеческого животного). Производство подобной «обезьяны», которая искажает образ человека, основано на пристрастном, вполне человеческом переживании обезьяны[149], которое говорит нам не о самой обезьяне, а о структуре человеческих систем знания. Кроме того, животное не следует понимать как нечто обособленное, скорее это градиент в более сложной пирамидальной структуре, в которой некоторые люди считались больше похожими на нечеловеческих животных, чем на других людей. Кем были эти люди, и кто определил стандарты «человека»? Отвечая на эти вопросы, мы сможем проблематизировать некоторые аспекты тезиса Агамбена, в частности риск бестелесности, заключенный в понятии «машины», и уподобление понятий «мужчины» и «человека» (уподобление и языковое, и онтологическое), заметное во всем его тексте.
Несмотря на значение идей Агамбена, которые пошатнули внеисторическое понятие человека, поскольку позволили подчеркнуть его процессуальное конституирование, применение термина «машина», возможно, указывает на разрыв связи между осуществлением гуманизации и субъективностями, которые определяли основные условия такого процесса[150]. «Антропологическая машина» напоминает некий нейтральный аппарат, который утратил человеческую телесность. Как подчеркивает Джудит Батлер в работе «Разбор гендера» [Butler, 2004]: «Если гендер – это своего рода дело, постоянная деятельность, исполняемая в том числе невольно и бессознательно, это не значит, что она является автоматической или механической» [Ibid., p. 1]. Мы можем опереться на предложенную Батлер трактовку социальной перформативности гендера, чтобы подойти к процессу гуманизации и критически проанализировать понятие антропологической машины, которое, возможно, наводит на мысль о механической и/или автоматической деятельности. Кроме того, риск утраты телесности, который создается этим понятием, вместе с последующей утратой биологического наследия – вещи далеко не невинные. По этой причине мы скорее будем использовать термин «гуманизация», который предполагает наличие агентов-людей, поскольку из него вытекает вопрос