Гуманизация – процесс телесный; более того, телесность подобного процесса является всецело человеческой (нечеловеческие животные и машины пока еще не могут участвовать в переопределении человека в качестве агентов). Прежде чем двинуться дальше, мы должны прояснить то, что мы не пытаемся утвердить абсолютную противоположность субъектов и объектов как участников такого процесса, угнетателей и угнетенных, поскольку и те и другие задействованы в одном и том же культурном аппарате: как указал Мишель Фуко в своей работе «Надзирать и наказывать» [Фуко, 1999], власть не приобретается, она является тактической и стратегической
[151]. Мы, скорее, хотим подчеркнуть, что понятие «машины» само вводит в заблуждение, поскольку, с одной стороны, устраняет телесные качества, а с другой – дегуманизирует весь процесс, ведь оно опирается на наследие таких представлений, как противопоставление человека и машины, которое, в свою очередь, отсылает к ряду других оппозиций, таких как мужчина/женщина, белое/черное, западное/восточное.
В историческом процессе гуманизации человека животное полагалось не столько в качестве антитезы «человека», сколько как один из градиентов в иерархии, составляющей обширный спектр «человеческих других» между животным и человеком, к числу которых можно было относить женщин, небелых, квиров, «фриков». Агамбен указывает на этот момент, заявляя: «Она [антропологическая машина] функционирует, как мы уже видели, исключая уже-человеческое, как (еще) не-человеческое, т. е. анимализируя человека, когда выделяет не-человеческое в человеке» [Агамбен, 2012, c. 49]. Чуть далее он представляет еврея в качестве «не-человека, произведенного человеком» [Там же, с. 50], тогда как концентрационные лагеря понимаются им как «безжалостная и чудовищная попытка решить вопрос о различении человеческого и нечеловеческого» [Там же, с. 33]. Это весьма убедительный пример нечеловеческого в человеке, но он, как мы увидим в следующем разделе, не исчерпывает его критического описания нечеловеческого, «произведенного человеком». Во всем этом тексте ни разу не упоминается об исключении антропологической машиной женщин; нет ссылок на какую-либо феминистскую критику инаковости. Подобный пропуск, учитывая вклад феминистских теоретиков в политическое и онтологическое осмысление «Другого», на которое мы уже указали, особенно значим. Невнимание к феминистской позиции проявляется и в некритическом применении языка, который не является гендерно-нейтральным, поскольку в нем местоимение «он» используется без разбора как нейтральный субъект, тогда как словом «человек» («мужчина»)